Меня часто разные марксисты-догматики упрекают в том, что я игнорирую производственные отношения в качестве компонента производительных сил. Из этого заключения делается вывод, что я якобы кругом неправ, а вот они-де глубоко поняли марксизм и заполучили истину в свои руки. Однако, если рассмотреть подобную критику более пристально, то получается интересная картина. Оппоненты сплошь и рядом только указывают на производственные отношения, но не раскрывают своего понимания этого понятия.

Вообще, у меня складывается впечатление, что они сами не очень-то ясно представляют себе содержание этого понятия, и у них производственные отношения выступают то в виде какого-то всеобщего, надчеловеческого, абсолютно объективного закона, как это можно понять из определения, обычно даваемого советскими марксистами, то в виде каких-то определенных правил взаимоотношений между людьми. Сторонники второго понимания выводят мысль, что нужно заниматься изменением производственных отношений, перевоспитанием людей, одним словом, чтобы изменить общество.

Между тем, у Маркса на сей счет были вполне определенные представления о том, что такое производственные отношения. В "Экономических рукописях 1857-1858 годов" Маркс писал, что есть три основные формы производственных отношений: личная зависимость (соответствующая докапиталистическим формациям), личная независимость, основанная на вещной зависимости (соответствующая капиталистической формации) и свободная индивидуальность (соответствующая коммунистической формации).

Личная зависимость возникает тогда, когда человек зависит от определенного коллектива в процессе присвоения природных условий и в самом производстве; характер производства и его объемы определялись заранее локальной группой (общиной, ремесленным цехом) или представителем господствующего класса (феодалом). Производство носило натуральный или полунатуральный, во всяком случае замкнутый и локальный характер. Эта же личная зависимость определяла и распределение продуктов, "стандарт" жизни.

Вещная зависимость возникает тогда, когда капитализм все и вся превращает в товары, человек перестает зависеть от какого-либо коллектива или представителя господствующего класса, но зато он попадает во всестороннюю вещную зависимость от других производителей в масштабах всего хозяйства. Чтобы преследовать свой частный интерес и удовлетворять свои потребности, независимый производитель вынужден служить другим производителям. Или как писал Маркс: "Каждый обслуживает другого, чтобы обслужить самого себя; каждый взаимно пользуется другим как своим средством... Каждый, таким образом, делает себя бытием для другого, будучи бытием для себя...". Или еще на ту же тему: "Общественный характер деятельности, как и общественная форма продукта, как и участие индивида в производстве,- пишет К. Маркс,- выступает здесь как нечто чуждое индивидам, как нечто вещное; не как отношение индивидов друг к другу, а как их подчинение отношениям, существующим независимо от них и возникающим из столкновения безразличных индивидов друг с другом. Всеобщий обмен деятельностями и продуктами, ставший жизненным условием для каждого отдельного индивида, их взаимная связь представляются им самим как нечто чуждое, от них независимое, как некая вещь. В меновой стоимости общественное отношение лиц превращено в общественное отношение вещей, личная мощь -в некую вещную мощь". Иными словами, люди связаны между собой не личными отношениями, а вещами. Каждый человек в такой системе отношений выражается вещью, или ее частью, или действием, необходимым для появления какой-либо вещи.

Подобное определение производственных отношений при капитализме навевает что-то очень знакомое. Конечно, это же несколько перефразированное определение известной "невидимой руки рынка" Адама Смита: каждый производитель стремится к собственной выгоде, для чего должен удовлетворять потребности других людей, и в результате совокупность всех производителей служит интересам всего общества. "Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это", - подчеркивал Адам Смит.

Это было общее место в буржуазной политэкономии, и предшественники Адама Смита выражали это более открыто. Бернар де Мандевиль - 1714 год: "частные пороки могут превратиться в общественные благодеяния". Богатые, потребляя роскошь, дают труд бедным - Жан Франсуа Мелон "Политическое эссе о торговле", 1734 год.

Одним словом, под понятием производственные отношения, применительно к капиталистическому обществу, Маркс понимает, в сущности, ту же самую "невидимую руку рынка", или взаимозависимость производителей в удовлетворении собственных потребностей. То же самое сейчас проповедуют либералы. Но если это заявление либералов сейчас подвергается осмеянию, то почему-то к Марксу совсем другое отношение, и тот же самый, только перефразированный, принцип "невидимой руки рынка" возводится в категорию объективного закона и окружается благоговейным трепетом. Вот, потрясают указующим перстом мои оппоненты, кто игнорирует производственные отношения, тот во всем неправ.

Уже этот факт сам по себе интересен тем, что он объясняет слабость марксизма в спорах с либерализмом и его новейшими изводами. Разделяя один и тот же постулат, марксисты не могли ниспровергнуть либерализм в самых его основах. Да и вообще оказалось, что марксист довольно легко становится либералом. как и наоборот.

Почему теперь принцип "невидимой руки рынка" подвергается осмеянию? Потому что он теперь не работает и рациональное служение другим ради собственных интересов теперь практически не встречается. Зато бурно развиваются иные формы производственных отношений, в рамках которых стремление к личному интересу более не служит общественным интересам, а сплошь и рядом наносит ущерб обществу. Причина этого заключается в следующем. Энгельс полагал, что как только человечество установит больший контроль над природными силами, то оно станет разумно ими пользоваться и перейдет к обществу свободной индивидуальности. Действительно, в течение ХХ века контроль человечества над природными силами неизмеримо вырос, только результат этого оказался иной. Произошла неимоверная концентрация капитала в руках очень немногочисленного круга лиц по всему миру, и на этой почве стала воссоздаваться личная зависимость, диктат по поводу характера и объема производства, потребления и "стандарта" жизни. Возникшие корпорации воспроизвели личную зависимость каждого члена от группы со всеми ее атрибутами, вроде корпоративной солидарности, символики, дресс-кода, верности, вплоть до японской формы пожизненного найма. Нынешние корпорации стали весьма похожи на средневековые монашеские ордена: такие же жесткие по внутренней структуре, по внутренней идеологии, экстерриториальные с многочисленными унифицированными филиалами по всему миру. Кстати, аналогичный процесс корпоративизации шел и в позднем СССР, в котором также складывались профессиональные сообщества с неписанными правилами поведения внутри. Государства также стали насаждать свои формы личной зависимости - идеологии нации (характерный ее признак в том, что каждый принадлежит к определенной нации и не может отказаться от этого) и гражданского патриотизма. И мы видим, что попытки кого-либо выйти из этой личной зависимости обычно расцениваются как посягательство на основы основ.

Ничего удивительного. Когда группа лиц контролирует значительные доли производительных сил, способные повлиять на производство и потребление в общественном масштабе, то нет никаких препятствий к развитию форм личной зависимости. Когда корпорации монополизируют целые отрасли, то они устанавливают свои правила, и принуждают им следовать всех, кто занимается подобным же производством, а тауже устанавливают правила потребления своей продукции, и также навязывают их всем потребителям. Когда какая-то группа лиц занимает ключевое место в общественном производстве, то она обособляется и вводит свои внутренние правила, которым должен следовать каждый член этой группы. Отсюда многочисленные явления, наблюдаемые в нашей современности, которые внешне очень похожи на феодальные порядки. Сходство объясняется тем, что это тот же принцип личной зависимости, который был характерен для феодализма.

Если говорить о том, на чем строились надежды марксизма на революцию, то можно сказать так: при сочетании вышеописанной "невидимой руки рынка" и увеличения контроля над природными силами, организованный пролетариат возьмет средства производства в свои руки и создаст предельно рациональную, основанную на принципе служения обществу, систему производства и распределения, которая и даст возможность свободного индивидуального развития каждого, то есть коммунизм. Это был прямой вывод из буржуазной политэкономии, аналогичный ожиданиям либералов, что развитие предпринимательства обеспечит постоянно растущее благосостояние общества. Разница была лишь в том, что либералы предполагали, что это произойдет на основе капиталистических порядков, а Маркс и Энгельс предполагали, что будет "бунт миноритарных акционеров" - рабочих, и оттеснение "крупных акционеров" - капиталистов, от управления народным хозяйством. Политэкономия XIX века не могла предположить характера и степени развития технологий и средств производства, в ней технический уровень производства предполагался в целом стоящим на одном уровне, и не могла соответственно предусмотреть последствий этого развития контроля над природными силами для общества. А последствия были такими: развитие средств производства допустил колоссальную концентрацию капитала в руках немногочисленных капиталистов, которые на этой основе отказались от принципа "невидимой руки рынка" и служения обществу, а также развитие средств производства прикончили организованный пролетариат, расслоив его на высококвалифицированных и низкоквалифицированных рабочих. В итоге ни роста благосостояния, ни "бунта миноритарных акционеров", ни свободного развития индивидуальностей не произошло. В этом был просчет и либералов, и марксистов.

с этой точки зрения легко понять, в чем состоит главный пункт нынешнего протеста. Это протест против насаждения и развития личной зависимости в корпоративной или государственной формах. Мелкая буржуазия требует возврата к принципам свободного капитализма и рыночной демократии образца XIX века, к принципам взаимозависимости и служения обществу. Нынешние левые, исходя из идеалов марксизма, выступают, в сущности, против того же самого, и потому сплошь и рядом пристраиваются к мелкобуржуазной протестной колонне. У обоих флагов нет ощутимых успехов, поскольку противостоящие им корпоративные и государственные структуры неизмеримо превосходят их в хозяйственной мощи. Реальный результат - мелкие и несущественные уступки, которые потом легко отнимаются. Это мы видим в практике многочисленных протестных движений различной окраски.

Вот так, если внимательно рассмотреть вопрос о производственных отношениях, то можно прийти к очень необычным выводам.