Берлин чем-то похож на окраины Москвы. Хотя на Новосибирск или Варшаву он похож еще больше. Бесконечные промышленные здания, гаражи, разрисованные граффити заборы, хаос железнодорожных насыпей, серые многоэтажки; не очень хорошо одетые люди ходят по улицам с пивом, по невзрачным каналам с грязной водой зачем-то плавают корабли с туристами, а по берегам сидят сотни пьяных студентов, бомжей, хипстеров и разного сброда, которые бухают, а потом тут же мочатся в ближайших кустах.

В Берлине все слушают песню "Is mir egal" - "Мне все равно". Клип такой: усталый толстый турок-контролер идет по вагонам метро и перечисляет все что вызывает у него равнодушие в этой жизни, т.е. почти все на свете. Пассажиры трут сыр на терке? Да пофиг. Девушка танцует стриптиз? Пофиг. Мужик на лошади? Is mir egal. Мужик на мужике? Стивен Сигал?.. Не пофиг ему только когда у пассажиров нет билета.

Но этот мутный город, который чуть больше чем полностью состоит из спальных районов, фабрик и складов, переделанных под офисы, просто пульсирует витальной энергией. Все пьяные и веселые, все куда-то бегут, у всех какая-то жизнь, никто не останавливается, нет места для медитаций. Все целуются на улицах, обнимаются, на ушатанных лавках в сиротских скверах и на редкой травке в парках валяются обнаженные люди, в городе жарко, город дышит плотской любовью, страстью. На загаженных аллеях пахнет марихуаной, повсюду алкоголь и танцы.

Сергей живет в Нойкёльне. У него небольшая, уютная хотя и засранная донельзя квартира. Он полностью на волне этого города. Богемный образ жизни: грязное белье, бутылки на полу, пустой холодильник, зато он знает все кабаки в городе. Левые активисты, политики, музыканты рады ему как родному. Он не спит по ночам, в каждом левацком баре его угощают вином и кокаином, его зовут в театры и кино, но часто у него нет и 2 евро в кармане. Я немного завидую ему, мне этого всего сильно не хватает в последние годы.

Эти три дня в Берлине были как когда-то давно. Когда мы еще не были опасными и противоречивыми, когда до кораблекрушения оставалось еще неопределенно много времени на кайф. Когда мы читали стихи, обсуждали модных французских философов, гуляли ночи напролет, когда мы были популярны у женщин, а алкоголь осыпал мозги, как рощу в сентябрь.

Ничего особенного в Берлине мы не сделали. Но все было удивительно хорошо. Мы повстречались с депутатом от Die Linke Андреем Хунко, договорились, что он попытается еще раз поднять тему с узниками Болотной площади (в Москве Левая партия считается важным политическим партнером в Европе, черт его знает, может сработает). Мы выпили вина на крыше Бундестага, потом в кабаке на крыше какого-то небоскреба, потом на какой-то набережной. Мы съездили на шпионский мост в Потсдаме, где во время Холодной войны США и СССР проводили обмены своих провалившихся агентов, включая знаменитого Абеля. Во дворце Цицелиенхоф в котором проходила Потсдамская конференция мы потусовались в кабинетах Сталина и Трумена.

По вечерам к нам в наших алкогольных прогулках присоединялась Настя Рыбаченко. Хорошая девчонка, мы знакомы сто лет. В Москве она была активистской либеральной Солидарности. Вместе с Яшиным участвовала в каких-то акциях прямого действия, и была звездой оппозиции. Но тогда мы не дружили - были в разных углах ринга. Потом Насте предъявили обвинение по Болотному делу, потом амнистировали, но она боится возвращаться. Учится, уже выучила все языки мира, работает помощницей какого-то немецкого депутата. Хорошо было гулять с Настей по жарким бетонным берлинским улицам.

В последнюю ночь в Берлине, мы втроем - я, Сергей и Пер, мой шведский друг, который стал ангелом моей эмиграции - залезли на крышу серегиного дома. Мы были уже на грани экзальтации, с собой было еще вино. Мы сидели на красной черепице среди печных труб, болтали про звезды, красный террор, детские страхи и русскую поэзию. Крыша была такая, по которой должно быть гуляли Карлссон и Оле Лукойе. Это была такая Европа, которая бывает только в сказках, и потому все это было ужасно по-российски. Мальчишки на крыше, в декорациях советского мультфильма, романтический пьяный бред и счастливый смех. 

Черепичная красная крыша в этом мутном бетонном городе.

Напротив нас было слуховое окно, выходящее прямо на крышу и похожее на скворечник. В какой-то момент там зажегся свет и в окну с той стороны подошла обнаженная девушка какой-то невероятной красоты. С идеальной фигурой, с красивой грудью, с длинными волосами, молодая, она жила в этом скворечнике на крыше, как и полагается сказочному персонажу. Наверное, она услышала наш смех, но разглядеть нас в темноте не могла. Мы же смотрели на нее и она это конечно поняла. Но она спокойно села в кресло и стала читать что-то в телефоне.

У меня защемило сердце. Как так, вот она, эта прекрасная женщина, в пяти метрах от меня, а я даже не узнаю как ее зовут, никогда не буду с ней близок и даже вообще не увижу больше. И она уж конечно так и не узнает, какое множество величественных и прекрасных планов кучкуется у меня в голове, да и кто я такой тоже. Мы можем еще сколько-то минут поглазеть на нее из темноты, но ведь мне нужна близость, а не красивая заставка. И, если я к примеру, закричу ей, мол выходи к нам, на крышу, посидим среди печных труб, тут звезды и все так хорошо, то даже тогда ничего кроме конфуза не выйдет. Да и на каком языке я закричу?

Эта черепичная крыша, окно-скворечник, обнаженная девушка в нем - все это отличный образ эмиграции. Ты ходишь рядом с чьей-то чужой жизнью, ты почти всем вокруг посторонний, ты можешь только заглядывать в окна из темноты. Но ты не можешь ни в чем поучаствовать. Шторм разбил твой корабль, и выкинул тебя на черепичную крышу с каминными трубами. Крыша обитаемая, но ты все равно чувствуешь себя Робинзоном.