От автора

              Эта повесть написана примерно в 2000-м году. Насколько я помню, она была начата ещё до того, как я узнал о том, что А.Проханов написал книгу «Господин гексоген». Когда же прочёл я его книгу, мне показалось что повесть во многом похожа на его политический детектив. Это было одной из причин, почему в те далёкие годы я не стал предпринимать попытки опубликования повести...

На мой взгляд, многие обстоятельства в жизни российского общества на сегодняшний момент существенно изменились. Хотя, что-то, вероятно, осталось таким же, как и было тогда. Пусть об этом судит сам читатель.

Лично я могу сказать, что некоторые моменты в повести я бы сегодня вовсе изъял, так как у меня существенно изменились взгляды по ряду вопросов. Более того: я настоятельно прошу читателей не воспринимать данный текст как некую инструкцию к подобным действиям. Это всего лишь фантастическое произведение, а не призыв следовать по пути героев!

Мне кажется, повесть актуальна сейчас в первую очередь потому, что из её строк во многом можно понять, чем жила и о чём думала российская лево-патриотическая (так она называлась тогда, вполне серьёзно) оппозиция на рубеже веков, ХХ-го и ХХI-го. Для интересующихся историческими процессами в этот период развития России «Ликвидатор», на мой взгляд, будет очень полезным.

Так же прошу читателя не ассоциировать описанные события с какими-либо реальными. Всё написанное - от начала и до конца является вымышленным плодом моего далёкого (от нынешнего времени - на целое совершеннолетие) воображения. 

От публикатора

Сравнение с прохановским "Господином гексогеном" - наверное, не самое точное. Впрочем, авторский взгляд "внутренний" и сильно отличается от читательского. Как первый читатель и редактор повести, я бы сравнил её с "Ворошиловским стрелком", который вышел в свет (1999) действительно раньше момента, когда повесть была завершена. Это не значит, что фильм Говорухина как-то повлиял на Леонида в момент создания повести. Кстати, не все смотрели фильм непосредственно в год его выхода, не такой он был популярный. Я вот, например, увидел его лет на пять позже премьеры впервые, уже по телевизору.

Однако, раз уж я сравнил "Ликвидатора" с "Ворошиловским стрелком", надо уточнить, что сходство тут отнюдь (очевидно) не жанровое и не сюжетных линий, а, скорее, настроений. И, конечно же, образ главного героя, Митрича - так и прорисовывается порой мимикой и жестами Михаила Ульянова... Это, однако, нисколько не делает повесть вторичной, она ценна именно "нулевой" аутентичностью - и хронотопом, и авторским мессиджем, посланием обществу, которое ("наболело!!!") начинает прорисовываться с первых же строк. Опасения автора насчёт того, что его повесть сочтут едва ли не призывом к экстремизму потому напрасно, что ведь и говорухинский фильм таковым не сочли. Наоборот, наградили, а режиссёр теперь государственнейший человек...

Впервые о существовании повести я услышал в районе станции метро "Авиамоторная" в кабине "газели", на которой мы с Леонидом развозили "Независимое Обозрение" по Люберцам. Было это в 2003-м году весной, что описано коротким диалогом во 2-й части романа "Поэма Столицы". Правда, тогда велась речь о незаконченном произведении... На мой взгляд, публиковать её надо было тогда же, однако и сейчас она представляет интерес и даже своего рода политико-культурную ценность: и на уровне языка начала нулевых, и на уровне левого дискурса, не очень далеко ушедшего с тех пор дерзаний и открытий.

Дмитрий Чёрный

1.

Каменный жернов катился с высокого склона прямо на веранду, где чинно, вприкуску, пили чай дед Cилантий и баба Мария. Скрежещущий удар в деревянную сваю - и веранда с чаёвниками остаётся без опоры. Перепуганные старики летят с табуреток, делая неимоверный пируэт, валятся на землю, залитые чаем. Ребятишки громко потешаются, стоя на горе, с которой они спустили жернов. Зачинщик Мишка смеётся громче всех, перекатываясь по земле, не думая, что впереди его ждёт наказание. Крапивные розги быстро отрезвляют, и учат думать. Резкая боль и жжение на пятой точке быстро заставляют работать мозг в нормальном русле. В такой момент в голове проносятся все заповеди, от пионерских до библейских. Всё хорошее, чему учили в жизни, больно отчеканивается в уме миллионы раз за считанные минуты.

Пугающий этот сюжет из детства нынче уже сладким сном приходит к Михаилу Дмитриевичу, уж который год снится на излёте ночи, работает вместо будильника. Значит - утро, значит пора вставать. Опустив ноги в потрёпанные тапочки, он несколько раз обшарил свою комнату глазами. Рационализаторские дипломы, фото жены, сына и внука, стол, шифоньер и нехитрый скарб - вот и всё, что нажил за семьдесят три года. Был и особый предмет гордости Митрича - саквояж, набитый разными инструментами. Чего тут только не было! Собственно, этот саквояж у Митрича был и прибавкой к пенсии, и средством общения с внешним миром…

Лишь когда у кого-нибудь что-нибудь ломалось, к нему шли люди, и открывали всю широту своих узких душ. Митрич был рад этим приходам гостей, так как общение с людьми ему доставляло удовольствие больше, чем общение с похабным, как он считал, телевизором. Всё в это утро было на месте, да что-то, однако, не так…

Что? А, понял: выключено радио. Митрич встал, подошёл к радио, крутанул колёсико. Заработало! Чёрт, опять дурацкая реклама: из динамика понеслась мелодия песни «Вставай, страна огромная!». Со словами «все на борьбу с паразитами, все покупайте ликвидатор – средство, убивающее любых насекомых». Митрич сплюнул: «Тьфу ж ты! мы шли на танки с этой песней, а они против блох эту музыку используют, паразиты». В этот момент в уме Митрича промелькнула какая-то мстительная мысль. Не успев придать ей значения, он переключился на текущие проблемы: сегодня особый день, первый четверг месяца. А это значит, что должны принести какую-никакую, а пенсию - да ещё сегодня приходит любимая газета, за которой он и решил спуститься к почтовому ящику.

Спускаясь за газетой, он мечтательно предположил, что в этом номере будет молодежная вкладка: Митрич очень любил читать о современной патриотической молодежи, зачастую сравнивая молодёжь военного времени с нынешней. Конечно, иной раз он считал, что нынешнее поколенье слишком уж не расторопно, и горячился, но потом остывал и приговаривал, складывая газету в свой архив: «Ничего-ничего, они умней, они современней - придёт время, разберутся, что к чему». А время всё не приходило. А страна всё погружалась и погружалась в беспросветную бездну.

Конечно, нам было проще! Тогда-то была оккупация, всё было ясно - вот фашист, вот полицай, раз-два и дело с концом. А сейчас мы все граждане одной страны, все болеем за Россию - правда, каждый по-разному. А молодёжь любит страну так вообще зачастую экстравагантными способами... Например, разрисовывая свои лица американскими флагами, считая это проявлением высшей демократической доблести...

Спустившись к ящику с почтой, Митричу пришлось буквально втрафаретиться в стену, поскольку соседка летела по лестнице за двумя псами с оскаленными челюстями. Псы бойцовской породы пронеслись по тапочкам Митрича, оставив смачные слюни на старой замше. Хозяйка собак, не обратившая внимания на пожилого человека, прокатилась колобком и скрылась за хлопнувшей дверью подъезда. Старик выругался, достал почту из ящика и подался обратно домой. В коридоре он хотел было просмотреть газету, но тут при развороте из неё выпал какой-то конверт. С неподдельным интересом Митрич быстро, по-мальчишески подобрал конверт с пола и стал его открывать. В голове неслись разные мысли: неужели пришёл ответ о судьбе брата, пропавшего без вести в 1941-м под Одессой? Митрич посылал в разные инстанции запросы, но ответы всё время приходили отрицательные: ничего внятного.

Однако что это? На красиво отпечатанном дорогом типографском бланке обнаружились безжалостные слова: «Уважаемый Михаил Дмитриевич, в связи с секвестром бюджета в этом месяце пенсию выплатить вам не предоставляется возможным, СОБЕС». От этих слов сердце старика сжалось в комок и резко закололо. Митрич потянулся за валидолом в нагрудный карман красно-чёрной, клетчатой байковой «ковбойки», взял тюбик с таблетками, рванул пробку, как чеку от гранаты. Он жадно закинул в рот под язык спасительную таблетку. Эта - последняя, он как раз хотел подкупить с пенсии новых первостепенно необходимых лекарств. Но теперь этому не суждено сбыться.

«Надо что-то предпринять, как-то выйти из этого положения»,- проговорил он, раздумывая, вслух.

Где-то надо перезанять денег, чтоб спокойно перекантоваться месяц. Когда от сердца отлегло, Митрич обулся, оделся и побрёл к выходу из подъезда. «На улицу, на улицу!» - твердил ему внутренний голос.

Свежий воздух обдал его при выходе из подъезда как ковш холодной воды в парилке. Осенний, не по календарю тёплый день показался единственным подарком в этой беспросветной жизни. Шаг за шагом Митрич побрёл в поисках необходимых для лекарств и хлеба средств. Час хождений по «друзьям» не принёс ничего существенного, лишь рублей двести удалось перехватить: да и то чтоб едва просуществовать две недели. Как назло, никто не приносил чего-нибудь подремонтировать, чтоб можно было хоть что-то заработать.

Перебрав все возможные варианты, он решил податься в парк с целью раздобыть там бутылок. Буквально сразу же при входе в парк на скамеечке сидела компания молодых ребят, они смачно потягивали пиво.

«Пьют "Клинское",- промолвил зло под нос себе Митрич,- значит, евробутылки, значит, примут по рублю за штуку». Рядом с ребятами лежало восемь пустых бутылок - распили по две на брата. Он подошёл к парням и в смятении готовился высказать свою просьбу. Но, ещё раньше слов Митрича поняв, в чём дело, один из ребят, самый патлатый, опередил его:

- Тебе чего, дедок, бутылок?

- Да… - с большим трудом и стыдом ответил Митрич.

- Хрен-Ааа тебе, а не бутылки, наааххх, - пьяно протянул патлатый и взял одну пустую бутылку, - смотри!..

Он размахнулся и швырнул бутылку в рядом стоящую бетонную трансформаторную будку - та вдребезги, в брызги стеклянные разлетелась, едва ударившись о стену. Митрич еле сдержал себя, чтобы ни выразить все свои чувства по этому поводу. Он всё-таки взял себя в руки и с хитрецой, подлавливающей «на слабо», произнес:

- А дай-ка, я в то же самое место бутылкой попаду?!

Патлатый усмехнулся: «Да куда тебе, старичелло… ну, хотя-ааа, попробуй - бутылок много, карОч, мне не жалко!».

Вспомнив, как в партизанском отряде, пацаном ещё, оттачивал в бою технику бросков «коктейля Молотова», вспомнив первый подожженный немецкий бронетранспортёр, Митрич нагнулся, взял пустую бутылку: подкинул её на ладони, прикидывая баланс. Лёгкая, донышко потянет!..  Размахнулся и бросил. Зелёная бутылка, загребая воздух горлышком просвистела до стены и влепилась точно в то место, где остался влажный след от предыдущей евробутылки с несколькими прилипшими бурыми осколками.

Послышались одобрительные возгласы всей компании. А патлатый со словами «сейчас я пульну» потянулся к бутылкам. Митрич сказал ему уже строже и прямее: «Сынок, не надо больше бросать, оставь: мне хлеба не на что купить».

Но, уже изрядно подпитой, патлатый протянул ему в ответ «не тебе решать, дед, что надо, что не надо» и с этими словами замахнулся рукой с бутылкой. Но бурая бутылка с красной этикеткой осталась у ловко перехватившего её, прежде стоявшего в стороне, коротко стриженого парня.

- Ты чо-оо? - заорал неудачливый метатель, - Гони-ка батл!

На что коротко стриженный ответил: «Лёха, завязывай этот цирк, отдай бутылки старику, ему может и реально хлеба не на что купить!».

- А ты-то чо? проверял у него холодильник, чо ли? - не унимался патлатый.

- Нет, не проверял, но у меня у самого дед с бабкой пенсионеры и я знаю, как им сейчас тяжело приходится, какие им пенсии мизерные платят.

Патлатый аж побагровел от удивления и завыл с издёвкой:

- Ой, да всё-то ты знаешь, лимоновец грёбанный, всё-то вы за справедливость стоите! Но всё равно ничего в мире не будет по справедливости, как вы хотите, кончилось время ваше в девяносто первом и ва-аще в двадцатом... Ладно: забирай, дед, свои бутылки и греби отсюда.

Митрич собрал бутылки, ребята доканчивали большими глотками последнее пиво и отдали ещё четыре бутылки старику. Итого у Дмитрича получилось одиннадцать бутылок. Дополнительные деньги, подумал Митрич, живём! Ребята встали и, пошатываясь да переругиваясь, пошли к выходу, а Митрич побрёл дальше вглубь парка в надежде найти ещё, хотя б с пяток, бутылок.

Пройдя немного по алее, Митрич увидел газету, лежавшую на скамеечке: «Отдохну и почитаю», - подумал он и сел на лавочку. «Аргументы и факты» были свежими, раньше Митрич любил эту газету и покупал её часто, пока хватало средств. Да и разонравилась она ему. Уж слишком стала она политизированно-однобокая, где бы ни были проблемы - всё по ней выходило что «камуняки» виноваты.

Но Митрич так не считал, он думал свою давнюю думку.

…Ведь коммунисты же разные были. Которые сидели в кабинетах до перестройки, те и поныне сидят в тех же кабинетах. Поменялось у них только то, что стали они называть себя демократами да пересели на дорогие, доселе невиданные автомобили. А те, кто лечил, учил, пахал, таких-то он видит очень часто. В аптеках и в булочных, покупающих что подешевле, как и он. Вот Михеев коммунист, бывший бригадир на  вагоноремонтном заводе Войтовича, ходит в обветшалой одежде и истоптанной обуви: он-то в чём виноват перед страной? Он сам, как локомотив, тащил всю бригаду, работал без устали и от других требовал того же - так его в перестройку рабочие заклеймили «застойщиком», фанатиком, выжили совсем, так что пришлось ему увольняться. А мог бы, наверное, и до начальника цеха дорасти.  Теперь начальник там то ли Арсен, то ли Армен, не важно: в общем-то, цех развалил, часть станков коммерсам в аренду сдал, да, говорят, ещё и под следствием находится. За хищение рельсов и колёсных пар: задвинул их в Китай, по цене металлолома. Наверное, отмажется: сейчас всё с рук сходит! Вот при Сталине - лить бы ему эти колёсные пары и рельсы до конца жизни.

Митрич очень уважал Сталина, хотя и его семья пострадала во время коллективизации, раскулачили отца. Но после войны он понял, насколько права была партия и её сплошная коллективизация: стало совершенно ясно, что никакие частники, по-нынешнему фермеры, не смогли бы прокормить такую армию, как Красная, это было под силу только сталинским колхозам. И даже Гитлер, оккупировав часть страны, старался не разрушать колхозов, заставляя их под комендатурами работать на третий рейх. А ещё уважал он Сталина за твёрдость характера и за то, что тот не покупал себе дворцов за границей, как это делают нынешние правители...

Старик пролистал газету и наткнулся на занимательную статью, где писалось о некоем Алике Абдуллаеве который наприватизировал себе особняков в центре Москвы, имеющих большую историческую ценность, целую улицу. Неподалёку от Третьяковской галереи. А теперь Абдуллаев хочет заложить эти историко-культурные ценности страны в какой-то иностранный банк для получения кредита. Ему очень необходимы были средства для проведения предвыборной кампании. Он метил стать главой старинного русского города, полного паломников, съезжавшихся сюда со всей России к православным святыням. Но его-то интересовали иностранные туристы, оставляющие в этих местах валюту. Газета разоблачала всю незаконность приватизации этих зданий, так как на момент приватизации они находились под особой охраной государства и отданы были в частные владения только при условии использования их в культурной сфере.

Митрич невольно подумал, что всё же прорастает правда даже в этом мерзком газетном болоте. Но позже, в конце статьи он прочитал приписку журналиста мелкими буквами о том, что основной источник информации тоже является кандидатом на пост мэра этого же славного города и, к тому же, они оба члены одной прокремлёвской демократической партии... 

Митрич подумал: а ну их всех к чёрту! Мошенники миллионы перекладывают из одного кармана в другой и считают это демократией. Он пролистал газету до конца и на последней странице увидел красивый, с войны памятный «медальный» профиль Сталина, это была рекламная рамка средства борьбы с паразитами «ликвидатор». На ней «медальный», серебряного цвета Сталин мощным кулаком, не меняя направления устремлённого в коммунистическую даль взгляда, давил то ли блоху то ли ещё какую козявку, в общем, не это важно, а то, что выглядело это весьма эффектно, плакатно. В уме Митрича снова  закружилась какая-то вдохновляющая идея, но мысли прервались, когда вдруг внезапно он услышал грубый сиплый голос, обращённый к нему.

- Эй, старикашка!

Митрич поднял голову: перед ним стояли три типа мерзкой внешности и неопределённого пола, в зимней одежде.

- Ты чего тут делаешь, старикашка, какого хрена наши бутылки сгрёб?!

- Я их взял у ребят, - честно и спокойно ответил Михаил Дмитриевич.

- Где-где взял? ну-ка расскажи-ка нам по-подробней! – всё громче и наглее допытывался беззубый, пухлогубый, с фингалом, бомж.

- Да тут же вот, в парке, – растерянно указал Митрич пальцем на лавку, где только что сидела компания ребят...

- Фак фот, фетефАша, мы тебе и фообщаем офифияльно: это фаша теффитория, это наш парк и бутылки все тут тоже фаши, так фо гони их нам, фля, по-фыстфому, фля!!! - извергал на Митрича свою ротовую вонь второй и, видимо, главный, сухоликий, ещё более первого беззубый бомж.

Митрич уперся: «Вы чего, ребята, я же их честно добыл, я вам их не отдам!»

Тут вступился третий бомж (по всей видимости из-под её отёчности, бомжиха), причём в прошлом образованная, судя по речи, женщина, она заистеричила:

- Нас это не интересует, гражданин хороший, ты нам тут нотаций не читай про честность, не на тех напал, не видишь, что ли, нас с похмелья всех колотит, гони стекляшки и хватит базарить!

Митрич ещё сильнее упёрся. Он хотел было встать с лавки, но в этот момент получил предательский удар ногой в грудь от распоясавшегося сухоликого бомжа. У Митрича закружилась голова, помутнело в глазах, и он отключился.

Пришёл в себя лишь от того, что кто-то его хлещет по щекам тяжёлыми копчёными ладонями. Но больше всего его в чувства привёл запах, исходивший от пухлогубого субъекта.

- Ну что, одыбал? Вот и не вздумай окучивать наш парк, чтоб мы тебя больше здесь не видели!

Бомжи забрали бутылки вместе с его сумкой-пакетом «Мальборо». Старик до конца ещё не пришёл в себя. И в помутнённом сознании он вспомнил на кого был похож этот пухлогубый бомж. Похож он был на того полицая, что в далёком сорок втором пытал его, совсем юного мальчишку, требуя, чтоб Михаил выдал месторасположения партизанского отряда. Тогда Михаил ничего не сказал, потому что знал, что там, в отряде находятся его товарищи и его первая, партизанская любовь… И от мысли, что будет с ними и особенно с ней ему делалось так больно, что он не ощущал физическую боль.

Видать, подонки все на одно лицо, подумал он. Пока Митрич приходил в себя, тройка бомжей уже смылась с его добычей, унося с собой и финансовую надежду. Наконец, старик отряхнул то место, куда пришёлся удар, встал со скамейки и, не выпуская газету из рук, побрёл домой. Он шёл в вдоль шоссе, уже был день, погода стояла ещё более не по-осеннему тёплая, шелестели разноцветные листья парка: светло-зелёные, ярко-жёлтые, оранжевые и местами, по краям даже красные, особенно кленовые… По асфальту тоже шуршали шины, ехали разные машины. Из окон шикарных авто на него строго глядели глаза новых хозяев России. Он шёл вяло и медленно: все краски жизни, некогда наполнявшие его тело и ум, дававшие ему энергию, растворились окончательно  под натиском давивших обстоятельств. И в особенности от бурных событий сегодняшнего дня.

Продолжение следует