Их мать болела без надежды на выздоровление.  Может, и была возможность как-то поставить маму на ноги (ведь говорят, что в других странах это и не возраст вовсе), но у нас нет, у нас уже не вылечишь. Все соглашались с этим, даже врачи. Как раз врачи-то и говорили:  «Всё, сделать ничего нельзя, в больнице держать смысла нет, забирайте домой, там пусть и умирает спокойно».

Кто-то из знакомых видел в этом глобальную установку федеральных властей на экономию бюджетных средств. Мол, врачам даны такие рамки в их работе, что они вынуждены ещё вполне жизнеспособных людей выбрасывать из бюджетных учреждений и рекомендовать им тихо умирать дома. Да и пенсий так государству меньше платить, вот и достигается политическая стабильность при нынешней власти.

Примерно в таком духе рассуждал Владимир Петрович, бывший машинист электровоза, а теперь пенсионер и завсегдатай всех политических мероприятий в этом небольшом посёлке. Посёлок хоть небольшой, но славный, в советское время тут был и кирпичный завод, и какие-то производства электротехнической промышленности, и заводы по переработке сельхоз-продукции, и железная дорога не так далеко...

Сейчас осталась только «железка», все остальные заводы разрушены. Такое ощущение, что люди вовсе перестали кушать и строить, создавать механизмы и перевозить их по стране: «железка» тоже заметно опустела. При этом и посёлок как будто скукожился, половина домов опустела, другая половина доживала стариками.

Но на счастье живущим, их посёлок передали в ведение большого райцентра. И хоть расстояние между ними было более десяти километров, теперь поселковые числились городскими…

Семён Петрович, старший из сыновей, приехал последним. Юрий с Еленой уже копошились у кровати умирающей. Джемма Васильевна иногда приходила в себя, узнавала детей и, перебросившись парой фраз с ними, опять замолкала и проваливалась в забытье. Своё имя их мама получила в честь героини романа «Овод» Этель Лилиан Войнич. Отец Джеммы Васильевны был комсомольский активист, прошёл почти половину войны и после Сталинградской   битвы, весь израненный, без руки вернулся в родные края. Но не те это были люди, чтобы печалиться или почивать на лаврах, ранах, орденах, да и не то было время: Василий Поликарпович и вовсе без отдыха приступил к труду. «Всё для фронта, всё для победы»: его братья громили врага на фронтах, а он трудился тут, хоть и одноруким, но квалифицированным электриком на эвакуированных в Сибирь заводах.

Так ударно трудился, что зимой 1944 года простудился, возясь с проводкой в неотапливаемых цехах, и скоропостижно умер от воспаления лёгких. А Джемма родилась только что, осенью...

Сама Джемма росла девушкой красивой и гордой: как отец, активистка, спортсменка, получила высшее образование. В областном центре она познакомилась с молодым лейтенантом, он и стал её мужем и отцом трёх детей. Всё шло хорошо, пока её муж Пётр на учениях ценой собственной жизни не спас срочников, один из которых не туда кинул гранату. Он был уже майором - замполит, достойный человек… Граната взорвалась под его крепким, красивым телом, более никто не пострадал. До того проклятого дня Джемма уже лет десять моталась с ним по гарнизонам: трое маленьких детей Петра на руках и отсутствие реального жизненного опыта…

Командование давало квартиру в областном центре, но Джемма решила вернуться в родной посёлок, её мама ещё была жива и хотела видеть внуков. Приехала, устроилась в бухгалтерию кирпичного завода. Работа, дети - в садик и в школу, после работы своё приусадебное хозяйство… Вот был и весь образ её новой жизни.

Мама Джеммы прожила ещё лет восемь с любимыми внуками и умерла в разгар перестройки, тревожно наблюдая за колдовством Кашпировского на телеэкране. Тем временем дети стали совсем взрослыми, и постепенно, по одному, покидали родное гнездо в поисках своего счастья.

А Джемма Васильевна коротала свои денёчки в статусе вдовы офицера, в окружении друзей детства и прочих знакомых. Которые, как и она, как-то вдруг, внезапно для самих себя и своих детей - превратились в старых, самих себе скучных людей…

Старший сын женился, развёлся, потом опять и снова, а теперь вот опять. Женат он был в третий раз, жена моложе намного, дети от этого брака ещё не оперились, двое. А квартиры у его семьи своей не было, странное это дело: есть семья, есть дети, а своего жилья нет. Жили они как раз в городе, в десяти километрах от отчего дома. Квартиру жены продали, деньги пустили в бизнес, но бизнес не дал ожидаемого результата, вот и снимали теперь у чужих людей за деньги. И вроде бы достаток был приличный, а скопить на покупку своей квартиры всё не получалось.

У Юрия с Еленой ситуация была чуть проще: они жили вроде как на своей жилплощади, которая, правда, требовала безоговорочного расширения. Юрий с женой и двумя детьми, с шурином-инвалидом и престарелыми родителями жены ютились в двухкомнатной хрущёвке, а Елена жила в областном центре с мужем и взрослым сыном. Но дом, в котором они проживали, числился аварийным - проще говоря, непригодным для проживания. Советские люди, однако, в таком статусе жили не первое десятилетие без заметных сдвигов. При этом продать такую жилплощадь было практически невозможно.

Но все дети и внуки Джеммы Васильевны были прописаны в посёлке, и проблема-то в том, что посёлок уж лет двадцать обещали снести и соответственно дать жилплощадь в городе... Сперва этим планам помешала Первая Чеченская, потом Вторая, потом восстановление Чечни, а потом кризис 2008-го, санкции и контракции, и новый кризис - в общем, дом стоял на прежнем месте и тоже умирал от старости.

О квартирном вопросе и судачили поседевшие дети у одра умирающей матери.  Семён-то выпил больше Юрия, а Елена меньше Семёна: выпивали, но по хозяйству всё успевали.

- Ох-х, несносный этот дом! – сквозь зубы процедил зло Семён.  

- Что ж ты так о родном-то доме? – взвилась полушёпотом Елена.

– Эх, Семён-Семён, чем он тебе не угодил? – присоединился высокомерно Юрий.

-  Не про дом я, а про то, что не снесут его никак. Снесли бы давно, так и  квартиры бы мы получили. Да и мама, может, не проморгала бы свою болезнь, если бы жила в городе. Там ведь и поликлиники ближе и больницы, а теперь вот и надежды нет.  

- Это ты верно… Тут, в посёлке, у Замашнюков дом сгорел, - проговорил Юрий, - так им уже и квартиру в городе дали.

- Не одну, а две однокомнатных, - прибавила Елена. - А сперва их подозревали, что сами дом подожгли, даже какое-то расследование было, но ничего так и не доказали.

- Ух ты, - подхватил Семён, - всё-таки две однокомнатных у них там! Ведь дед с бабкой, да Ольга с сыном. Так и есть.

- А сколько же нам-то дадут при сносе, а, Семён? - спросил Юрий.

- Ну, нам три двухкомнатных полагается и однокомнатная для мамы в придачу. Да уж скорей бы…

- Так могут и не дать, - произнёс Юрий, - обстановка сейчас вон какая: чего-нибудь изменят в законодательстве и хана.

В разговор вмешалась вернувшаяся с кухни Елена:

- Да чего там изменят? Скоро выборы, прежнего и выберут!

Но захмелевший Семён тоже высказался по политическому вопросу:

- Заходил сегодня этот машинист, Петрович, говорит, в газетах пишут, что все социальные выплаты и льготы будут после выборов сокращать. Мол, санкции совсем задушили экономику, а у олигархов аппетиты не уменьшаются, банкиры становятся богаче, друзья президента всё молодеют, а их состояния растут, а социальные программы будут сворачивать.

Юрий, косясь на забывшуюся мать, не согласился:

- Да Петрович, наверное, просто за своего кандидата агитацию вёл, за этого колхозника. Ну, не без этого, а всё же доля истины в его словах есть.

- Вот сгорел бы наш дом, - промолвила мечтательно Елена, - тут же квартиры бы получили.

Этот внезапный план кивками подтвердили братья. И Юлия продолжила:

- Но сам-то он по себе не сгорит! А если поджечь его, а, братья?

Семён с Юрием переглянулись:

- А что, сестра? Дело говоришь! Наверное, стоит это дело обсудить. Давай-ка, на кухне разлей нам сестрица! – подмигнул ей Семён.

Они перешли в кухню, обсудили, и выпили потом снова, так несколько раз. Но ничего путного из разговора не выходило. Мама ещё несколько раз на короткое время открывала глаза, что-то пыталась сказать, но от бессилия затухала опять.

Степан считал, что поджигать дом рискованное дело, обязательно будет проверка, дознание. Нет, тут как-то по-другому нужно действовать. Нужно что-то железобетонное, чтобы не подкопались.

В это время из комнаты, где лежала мать, послышался звон падающей посуды. Елена побежала поглядеть мать. Братья услышали что-то невнятное и затем слова Елены: «Что ты, мама, что ты, не говори так!». Сыновья двинулись в комнату в надежде обмолвиться словом с умирающей, но мама опять замолкла.

- Что она тебе сказала, она приходила в себя? – Шептал Юрий.

Елена нехотя отвечала на вопрос братьев:

- Что-то нечленораздельное, что-то пробормотала, наверное, я её не поняла.

- Да что же сказала то, что тебе послышалось? – напирал Семён.

- Я даже вам и намекать не буду, что я расслышала, ведь это ерунда, бред...

- Да ты уж не юли, говори, что мать сказала-то! – требовал и Юрий.

- Да что, что? Сказала: «поджигайте дом со мной»!

- Ах ты, мама, мама, услышала нас и вот такое выдала… Ну, как всегда - всё ради нас, - прошептал оторопевший Юрий.

- Да уж! - с остекленевшими глазами выдавил Семён, - пойдёмте, выпьем, да уже и спать будем укладываться. 

Сели, выпили. Помолчали, закурили. Потом выпили опять, опять молчали и только  пили, словно утопая всё глубже в болоте всем понятного, прискорбного молчания.

Но Семён начал в звенящей тишине, за которой едва колыхалось родительское дыхание:

- Мать-то жива ли? Посмотри, Елена!..

Она ушла в комнату.

- Юр, а дом-то нужно поджигать сегодня, как мама и сказала. Иначе изменят потом законы, не получим мы ничего, мы-то с тобой, считай, без жилья, и не выбраться никак из этого положения.

Юрий насупился, опустил голову, потом поднял одни зрачки, молча протянул руку к бутылке, налил полстакана «белой» и выпил залпом. И, опустив голову, почти шёпотом промолвил: «Да, брат, мать права, поджигать нужно вместе с ней, пока жива, тогда не придерутся».

Елена вернулась:

- Ой, совсем слаба мать, давление слабое совсем, доживёт ли до утра, очень большой вопрос…

Братья переглянулись. Юрий шепнул: 

- Лена, ты уж иди, отдыхай, а мы тут чуть посидим, присмотрим, и тоже вскоре пойдём.

- А со стола убрать? – буркнула Елена.

- Да всё сами и уберём, всё сделаем так, будто огнём смело. Иди, сестра, иди, - зло и настойчиво прошептал Юрий.

Елена ушла, братья стали открывать и пить, открывать и пить. Сидели молча, через час, когда храп Елены был слышан по всему дому, Семён велел Юрию собрать все документы Елены, её одежду и всё, что есть ценного у матери, и особенно их семейные фотографии…

Юрий всё сделал проворно, будто и не был пьян. Семён тем временем сходил в сени за керосином.  С матерью всё же подошли и попрощались...

Вспыхнуло бурно, Елена проснулась не сразу, сперва закричав, соскочив с кровати лишь потом открыв глаза, братья помогли ей выбежать во двор, сапоги надела на улице.

- А мама, мамочка там, в доме! Что вы стоите? – орала и плакала на всю улицу Елена.

Степан гаркнул на неё:

- Да куда ж теперь?! Полдома уже объяло огнём, ничего тут не сделать.

Дом действительно сгорал быстро, с треском, высоким факелом. Вдруг Лена, посмотрев на братьев сквозь слёзы, и выдавила последнее, что могла, сквозь плачь:

- Как же так?!!

Братья молчали, а она, отдышавшись, произнесла тихо-тихо:

- Зачем вы это сделали...

Её тяжёлый вопрос повис в воздухе и растаял, как воск, пожираемый жаром уничтожающего родные стены и мать пламени этого рукотворного крематория.

Уже светало и блеск пожарных сирен, скорее, подсвечивал рассвет, чем разгонял ночную мглу. Времени пути «пожарок» из города как раз хватило для основательного прогорания дома. Потушили-то головёшки быстро, но бревенчатый дом сгорел почти полностью.

А на утро они сидели у соседей. Когда дознаватель допрашивал о случившимся в их доме, вошли наблюдатели и представители УИК с урной для голосования. 

- Сегодня ведь день выборов, надо бы проголосовать, - предложил представитель УИК погорельцам.

Семён сперва было отмахнулся, мол, я никогда и не ходил на голосование. Но после того как следователь сурово зыркнул на Семёна, он промолвил: «А сегодня, пожалуй, проголосую». 

Сотрудница УИК достала бюллетени, родственники переглянулись, и в один голос спросили, за кого же голосовать.

- За прежнего, лучше за прежнего, за стабильность, - прозвучал наставляющий голос.

Сестра и братья сделали свой выбор.