Весьма сложно писать о памяти человека, поймавшего ветер за руку, наполнившего его собой, своими страданиями, наполнив его нерастраченной любовью и нежностью, мечтой о человеке и посвятившего взращенные им в себе ум, честь и совесть без остатка людям, любовь к сыну ли или к страдающему угнетенному человечеству, готового строить новый мир вместе с ним, мир новых людей. Совесть побуждает человека искать лучшего и помогает ему порой отказываться от старого, уютного, милого, но умирающего и разлагающегося - в пользу нового, сначала неуютного и немилого, но обещающего свежую жизнь.

 

Когда он начал свой путь восхождения к личности? Как и юный Володя Ульянов, в семнадцать. Именно тогда, в 1894, он, будучи гимназистом, вошел в социал-демократический кружок саморазвития. Представляете себе - кружок САМОРАЗВИТИЯ? А уже через год и в саму организацию социал-демократии Литвы, считая, что за верой должны следовать дела и надо быть ближе к массе и с ней самому учиться. На вечеринки, в кабаки, там, где собирались рабочие, как он сам и описывает.

 

1900 год, ему 23 - первый арест, Варшавская цитадель, Седлецкая тюрьма. 1902 - первая ссылка, Вилюйск, первый побег. 1906 - уже делегатство на объединительном съезде РСДРП, член ее ЦК. 1908 - снова арест, освобождение, опять арест, снова побег. 1912 -арест и, уже, каторга, за побег. Еще добавляют к каторге, шесть лет... Освобождение пришло в Феврале 1917-го. Вот там, в юности, начинается школа жизни, его высшие университеты.

 

Можно читать и перечитывать письма и дневники этого человека, его самые сокровенные мысли, чаяния. И никогда - отчаяния! Пусть же несколько его мыслей, чистых, ныне открытых размышлений, раскроют суть этого кристального человека. Из сотни писем и дневниковых записей выбрал всего несколько, которые ступенькой за ступенькой поднимают не только самого Рыцаря Революции к Человеку, но и может поднять любого благодарного читателя. Я надеюсь.. Вам слово, товарищ Дзержинский!

 

 

1908. Из дневника: "Сегодня – последний день 1908 г. Пятый раз я встречаю в тюрьме Новый год (1898, 1901, 1902, 1907); первый раз — одиннадцать лет тому назад. В тюрьме я созрел в муках одиночества в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарождалось сомнение в правоте нашего дела. И теперь,когда, быть может, на долгие годы все надежды похоронены в потоках крови, когда они распяты, когда много тысяч борцов за свободу томится в темницах, или брошены в снежные тундры Сибири, - я горжусь. Я вижу огромные массы, уже приведенные в движение, расшатывающие старый строй. Я горд, что я с ними, что я их вижу, чувствую, понимаю и что я сам многое выстрадал вместе с ними. Здесь, в тюрьме, часто бывает тяжело по временам даже страшно. И, тем не менее, если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал. И не по долгу не по обязанности. Это для меня - органическая необходимость. ... Тюрьма лишила меня очень многого: не только обычных условий жизни, без которых человек становится самым несчастным из несчастных, но и самой способности пользоваться этими условиями, лишила способности к плодотворному умственному труду… Столько лет тюрьмы, в большинстве случаев в одиночном заключении, не могли пройти бесследно… Но когда я взвешиваю, что тюрьма у меня отняла и что она мне дала, я не проклинаю своей судьбы, так как знаю, что все это было нужно для того, чтобы разрушить другую, огромную тюрьму, которая находится за стенами этого ужасного павильона. Это не праздное умствование, не холодный расчет, а результат непреодолимого стремления к свободе, к полной жизни… Там теперь товарищи и друзья пьют за наше здоровье, а я здесь один в камере думаю о них: пусть живут, пусть куют оружие и будут достойны того дела, за которое ведется борьба…"

 

Письмо сестре. Варшавская цитадель, 3 февраля 1914 года: "Дорогая моя Альдона! Я получил все: и видовую открытку и письмо с твоими сердечными пожеланиями… Человек здесь становится немного сентиментальным, и думает и говорит о том, о чем обычно там, где есть работа, молчат. Там, на свободе, в жизни и в поступках руководствуешься верой в свое дело. Действие заменяет слова. Здесь же, где нет места никакому действию, его должны заменить чувство, слово и мысль. О себе я опять не могу написать ничего нового. Во внешней жизни никаких перемен, я все еще не знаю, когда закончится следствие и когда, наконец, будет суд. Дни бегут, и, как обычно в таких условиях, когда взглянешь назад, кажется, что дни промчались с огромной быстротой, но стоит лишь обратиться к своему настоящему и будущему, как время тянется поистине черепашьим шагом. Бессмысленное прозябание, которое могло бы довести до сумасшествия, если бы не спасала более широкая мысль, понимание неизбежности и необходимости этого прозябания, понимание того, что оно является ценой радостного и творческого будущего, приближающегося к нам в аду современной жизни. Мое настроение улучшилось, и, хотя жизнь у меня сложилась так, что я вынужден быть источником страданий для самых дорогих мне людей, я живу в согласии с самим собой и с повелениями своей души, своей совести, сколько бы мук это ни стоило ни мне, ни моим близким. И поэтому я могу обрести внутреннее спокойствие, хотя страдания и муки на моем жизненном пути не уменьшились и не уменьшатся. Сегодня нет такого человека, исключая лишь узкую горстку богачей, который мог бы сказать, что он не знает, что такое страдание. И твои страдания так тяжелы, как у многих других. Однако если мыслью и чувством сумеешь понять жизнь и собственную душу, ее стремления и мечты, то само страдание может стать и становится источником веры в жизнь, указывает выход и смысл всей жизни. И в душу может возвратиться спокойствие – не кладбищенское спокойствие, спокойствие трупа, а уверенность и вера в радость жизни, несмотря на боль и вопреки ей… И сегодня из этих страданий человечества скорее, чем когда-либо, может прийти царство любви и всеобщей справедливости, мечта о которой выпестована в жестокой борьбе. Боль человека, если она открывает глаза на боль других людей, если она приводит к поискам причины зла, если она соединяет его сердце с сердцами других страдающих… если дает человеку идею и твердость убеждений, – такая боль плодотворна… Я так хотел бы, чтобы мои слова дали тебе то, что человек в моем положении вообще может дать, мои слова, которые подсказала мне моя собственная тоска, моя борьба со злом теперешней жизни, и с моим страданьем, и с тем злом, которое есть и во мне самом. Ибо нет людей абсолютно добрых, и я к ним не принадлежу. Я лишь понял свои стремления и мечты, стремления и мечты человека, понял жизнь, и поэтому для меня боль – это не только мука, но и радость, и спокойствие, и любовь к жизни, и вера в лучшее будущее для всего человечества… Феликс".

 

Сестре Альдоне, там же, 3 марта 1914: "...Когда я думаю о всех тех несчастьях в жизни, которые подстерегают человека, о том, что человек так часто лишается всего того, к чему он был более всего привязан, снова моя мысль говорит мне, что в жизни надо полюбить всем сердцем и всей душой то, что не преходяще, что не может быть отнято у человека и благодаря чему становится возможна и привязанность его к отдельным людям и вещам. В некоторой степени так же было и до сих пор: люди искали утешения и убежища от всех несчастий в мысли о загробной жизни и загробной справедливости. Но для земной жизни эта мысль бесплодна, ибо она не движет жизнь вперед, а лишь освещает и увековечивает все несчастья и как бы покрывает землю траурной мантией. Это мысль заключенного, приговоренного к вечной тюрьме и брошенного в смрадную яму до конца дней своих. Но существует иная мысль, вытекающая не из лживого отрицания земной жизни, а из любви и привязанности к этой жизни, мысль о победе на земле, а не о расплате за грехи, о вечных карах и возмездии за гробом. Любовь к страдающему угнетенному человечеству, вечная тоска в сердце каждого по красоте, счастью, силе и гармонии толкает нас искать выхода и спасения здесь, в самой жизни и указывает нам выход. Она открывает сердце человека не только для близких, открывает его глаза и уши и дает ему исполинские силы и уверенность в победе. Тогда несчастье становится источником счастья и силы, ибо тогда приходит ясная мысль и освещает мрачную дотоле жизнь. С этих пор всякое новое несчастье не является более источником отречения от жизни, источником апатии и упадка, а лишь вновь и вновь побуждает человека к жизни, к борьбе и к любви. И когда придет время и наступит конец собственной жизни – можно уйти спокойно, без отчаяния и не боясь смерти… Феликс".

 

Жене. (С.С.Мушкат) Из Варшавской цитадели, 11 июня 1914: "Зося, моя дорогая!..Возможно, что все это, о чем я теперь думаю, – дикое варварство. Отказываться от жизненных благ, чтобы бороться за них вместе с теми, которые их лишены, и прививать в настоящее время своего рода аскетизм. Но эти мысли не оставляют меня, и я делюсь ими с тобой. Я – не аскет. Это лишь диалектика чувств, источники которой – в самой жизни и, как мне кажется, в жизни пролетариата. И весь вопрос в том, чтобы эта диалектика совершила весь свой цикл, чтобы в ней был синтез – разрешение противоречий. И чтобы этот синтез, будучи пролетарским, был одновременно "моей" правдой, правдой "моей" души. Надо обладать внутренним сознанием необходимости идти на смерть ради жизни, идти в тюрьму ради свободы и обладать силой пережить с открытыми глазами весь ад жизни, чувствуя в своей душе взятый из этой жизни великий, возвышенный гимн красоты, правды и счастья. И когда ты пишешь мне, что Ясика приводит в восторг зелень растений, пение птиц, цветы, живые существа, – я вижу и чувствую, что у него есть данные для того, чтобы воздвигнуть в будущем здание этого великого гимна, если условия жизни объединят в нем это чувство красоты с сознанием необходимости стремиться к тому, чтобы человеческая жизнь стала столь же красивой и величественной… Я помню, что почти всегда красота природы (в звездную летнюю ночь лечь на краю леса, что-то тихо шепчущего, и смотреть на эти звезды; в летний день лечь в сосновом лесу и смотреть на колеблющиеся ветви и на скользящие по небу облака; в лунную ночь на лодке выехать на середину пруда и вслушиваться в тишину, не нарушаемую ни малейшим шорохом, и – столько, столько этих картин), красота природы вызывала во мне мысли о нашей идее… И от этой красоты, от этой природы никогда не следует отказываться. Она – храм скитальцев, у которых нет уютных "гнездышек", усыпляющих и убаюкивающих всякий более широкий порыв души. А те, которые в настоящее время теряют собственный очаг, обретают весь мир, если они идут по пути пролетариата. И если Ясик сумеет обойтись без этой эстетики "гнездышек", свойственной в настоящее время интеллигентской среде, и если у него сохранится в душе чувство и понимание красоты, причем понятие "мое" будет у него совпадать с понятием "дорогие", если он не будет чувствовать потребности присвоить себе красоту – "присвоить" в купеческом значении этого слова, а будет считать весь чудесный мир своим, тогда он будет самым счастливым человеком, тогда он будет более всего творческим. И я мечтаю: если он способен видеть, слышать и чувствовать, быть может, впоследствии, когда он вырастет, жизнь еще более заострит его зрение и слух и расширит чувство любви к людям, и он в действительности сольется с миллионами, поймет их, и их песнь станет его песнью, и он проникнется музыкой этой песни и поймет, осознает подлинную красоту и счастье человека. Он не будет поэтом, живущим на счет поэзии, он свою песню создаст, живя общей жизнью с миллионами. Я грежу о том, что ему не суждено быть современным интеллигентом-калекой, что в нем могут объединиться черты совершенного человека. Мечты! Но может возникнуть вопрос, что лучше: калека-интеллигент или калека-рабочий… И рабочий ведь калека. Но с каждым годом искалеченность рабочего становится меньше, а искалеченность интеллигента – больше… Момент победы близится. Да и теперь искалеченность рабочего, по своему характеру, совершенно другая. Это искалеченность, навязанная ему гнетом и насилием, а следовательно, такая, с которой он борется. А искалеченность интеллигента самому интеллигенту кажется его превосходством над другими, – и она неизлечима. Твой Феликс".

 

 

Москва, сестре, апрель 1919-го: "...Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня, помимо идеи – помимо стремления к справедливости, – ничто не определяет моих действий. Мне трудно писать… Я – вечный скиталец – нахожусь в движении, в гуще перемен и создания новой жизни… Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания – быть в движении, как пущенный из пращи камень, пока не достигну конца – отдыха навеки. Задумывалась ли ты когда-нибудь, что такое война в ее действительных образах? Ты отталкивала от себя образы разорванных снарядами человеческих тел, раненых на поле боя и воронов, выклевывающих глаза у еще живых людей. Ты отталкивала эти страшные картины, ежедневно стоящие у нас перед глазами. Меня ты не можешь понять. Солдата революции, борющегося за то, чтобы не было на свете несправедливости, чтобы эта война не отдала на растерзание победителям-богачам целые многомиллионные народы. Война – ужасная вещь. На нас двинулся весь мир богачей. Самый несчастный и самый темный народ первым встал на защиту своих прав – и дает отпор всему миру. Хотела б ли ты, чтобы я оставался в стороне? Альдона моя, ты не поймешь меня, поэтому мне трудно писать. Если б ты видела, как я живу, если б ты мне взглянула в глаза – ты бы поняла, вернее, почувствовала, что я остался таким же, как и раньше. В Вильно я не был совсем – я только собирался туда, и только с одной целью я хотел там быть – увидеть тебя. Однако я не смог найти нескольких свободных дней. Посылаю тебе вещи из Дзержинова. Очень массивные ценности были конфискованы, согласно нашим законам… Я знаю, что эта конфискация фамильных ценностей огорчит тебя, но я не мог иначе поступить – таков у нас закон о золоте. Присоединяю список посылаемых вещей. Зося в феврале приехала с Ясиком в Москву…Крепко тебя целую. Твой Феликс".

 

 

Жене. Из Минска, 25 августа 1920: "...А в Польше у нас невесело. По-видимому, партия разгромлена и дезориентирована. Рабочий класс парализован и пассивно принимает репрессии....Наше поражение – результат не восстания Польши против "нашествия", (Когда Красная Армия, отразив нашествие белополяков на Советскую Украину и Белоруссию и преследуя врагов, вступила на территорию Польши, польские помещики и капиталисты, а также их прислужники из правой ППС, желая обмануть народные массы и заставить их защищать буржуазно-помещичью власть в Польше, кричали о мнимом "нашествии" советских войск на Польшу), а нашей превышающей человеческие силы усталости и бешеной деятельности шляхетских сынов – польской белой гвардии...Из задач, которые стоят перед тобой в Москве, самая важная сейчас – работа среди пленных. Надо их завоевать на нашу сторону, надо привить им наши принципы, чтобы потом, вернувшись в Польшу, они были заражены коммунизмом. Надо окружить их товарищеской заботой, чтобы наши слова не были мертвы. Надо их привлечь к работе в самой России, чтобы они почувствовали душу новой России, пульс ее жизни, чтобы все недочеты и недостатки они воспринимали как то, что мы преодолеваем и преодолеем. Твой Феликс".

 

Сыну. Ясику Дзержинскому, Омск – Новониколаевск, 20 февраля 1922: "Дорогой мой Ясик! Поезд везет меня из Омска в Новониколаевск, трясет, поэтому буквы моего письма становятся похожими на твои. Они качаются в различные стороны и шлют тебе поцелуи и привет. Я чувствую себя хорошо – работы у меня много. Живу в вагоне, мне тепло, хотя морозы доходили до 40 градусов. Беленький шлет тебе привет… Не знаю еще, как скоро вернусь в Москву, не могу вернуться, пока не закончу работу, которую мне поручили сделать. А ты что делаешь? Хорошо ли учишься и играешь ли? Передай от меня привет Чесеку.(Школьный товарищ Ясика Дзержинского) Поцелуй от меня маму 14 с половиной раз, а сам будь здоров. Целую тебя крепко. До свиданья.Твой папа. Посылаю тебе газету "Сибирский Гудок" – там на 4-й странице есть задача (Ф. Э. Дзержинский имел в виду остроумный фельетон, остро бичевавший недостатки советского аппарата) – решишь ли ее? Если не можешь, то попроси маму, чтобы она тебе помогла. Целую тебя. Твой Ф. Д."...

 

 

Между письмами - 24 года, но он все тот же. Линия жизни. Сердце, бьющее через край.. Личность - планета.

По имени Феликс Эдмундович Дзержинский.

 

Памяти пламенного революционера и основателя ВЧК!

 

20 июля 2018