Февраль обрекает мою днепропетровскую весну отяготиться проблемой денег. Не хватает мелочи, чтобы проехать в общественном транспорте. Гривну взял в долг у тёзки Гусева – понадобился гелевый стержень: исписался в ручке, остановилось письмо, не роняю буквы в блокнот и тетради, не вытекает опыт бытовой на страничные дали, плывущие за горизонт повседневности – обзорной локации в осмотре грядущего.

Не сдержать сочинительства, ибо мозг работает без сбоев: пишу, оттого и рождается радость, прямая связь установилась, – больше слов и веселей шагаю в новое время.

В троллейбусе от улицы Титова до проспекта Гагарина – Гладышев, боюсь не вспомнить его имя, затерялось в студенческой сутолоке незапланированных встреч. Гладышев замещает руководителя юношеской литературной студии Игоря Петровича Пуппо. Студия в подвале игровых и технических секций обретается в ближайшей подворотне от областной детской библиотеки на улице Дзержинского. Низкие потолки препятствуют распрямлению амбициозных акселератов и тем, кому за двадцать: смотреть свысока здесь затруднительно в прямом смысле. Проносится по днепропетровским улицам троллейбус и в такт мельтешению кварталов – разговор о том, как мельчает к худшему система образования будущих филологов.

– Товарищ, я говорю. Пять лет назад поступал на русский филфак и даже поспорил на ящик водки – обещал напоить начинающую писательницу Олю в случае поступления. Да провалил последний экзамен. Так вот: знакомый поступил и его недавно видел. Мы летом 1993-го говорили о Хлебникове, Маяковском, Кручёных. А сейчас бросил читать: не интересуется прозой, поэзией. Отравился он-то яблоком современного филологического познания, профессионально копаться в окаменелостях нынешней словесности не хочет. Впрочем, вдруг это исключение? Всякое случается. Кто-то из равнодушных филологов станет увлечённым читателем, вырастет в критика, популяризатора сегодняшней литературы?

Гладышев толкует об ином: увеличивается приём на украинскую филологию за счёт оттока русской. Студенты о поэтах и писателях теперешней России – не слухом, не духом. Кто сейчас в роли властителей мысли? Виктор Пелевин – король публикаций «Нового мира» и «Знамени». Какая-нибудь Людмила Петрушевская… Их опусы на уровне классики конца девятнадцатого и начала двадцатого столетия? Какой материал – такое и отношение. Научные конференции в университете погрязли в рассуждениях об акмеизме и символизме – это последний писк в исследовательской моде. Даже к метареалистам, концептуалистам и метаметафористам днепропетровские филологи не дотянулись – может и хорошо. От «измов» толку нет. Единственный нормальный – реализм. Да, но посчитай тов. ещё фантастику, разросшуюся десятками, а то и сотнями побочных направлений.

Приближается громадина главного корпуса ДНУ – значит нам к нему дорога. Взбегаю по этажам для поклейки объявлений о мартовском сборе литературной студии «Гипсовый сад», ристалище как обычно в лаборатории украинского фольклора: станем алхимиками. Пока не взорвёмся в масштабах вселенной – испытаем на прочность уши, речевой аппарат, умы, обозначая и вычисляя болевые точки времени.

Поднимаюсь. На лестничной клетке бушуют маскарадные волны: Дима Липин – филолог немецкий, Марина – русский филолог, Лилия Тихонова – поэтесса и рок-певица, эпатажный Паштет. Лифты наполняются телами. Студенты и преподаватели мчат вверх, этажи падают к их ногам цифрами на электронном табло.

Увлечённость моя в продвижении литературной студии забавляет историков и филологов. Казалось бы, это их культовая территория – пастбище, где они могут разгуляться – жевать интересную травку свежих экологически безопасных новостей, резвиться в мыслях и при желании давать молоко потрясающих эссе. Нет, нет, они не появляются в «Гипсовом саду». Мудрствуют в общежитии, как обозлённые сварщики матерятся до голодных колик и не охочи к духовной пище, не действуют их органы поедания в стороне от блюд из разряда «самобытных».

Путь к журналистам лежит через стадион. Привычное расстояние от края ботанического парка до вершины оврага и асфальтовой дорожки за шлагбаумом пересекаю в бодром темпе.

– Владимир Дмитриевич, а вы принесли журналы?

Буряк морщится, лоб хмурится, и слышатся шутливые интонации:

– Звиняй, старый. Покы що читаю.

Ладно, пусть библиотека с возвратом номеров подождёт – кандидат наук знаниями насыщается. Скоро его изыскания обогатятся терминологией невиданной, взятой прямиком из московских изданий. Теория журналистики днепропетровского университета настроена на волну столицы нашей Родины, прекрасно – не буду торопить: изучает и замечательно.

Наталье Ивановне Ивановой – преподавателю культурологии обещал и принёс «Артикль» 1994 № 10-11, в номере – мой литературный дебют и в выходных данных написано: «Александр Мухарев – заместитель главного редактора». Ровно четыре года назад подборка стихотворений предстала читательскому суду, отдельные строки припоминаю:

Истины стены

Над берегом бегом

Дня перемены

Меняют успехом.

О чём – спросите вы? О том, что исторические стены могут падать и очень быстро. Наглядный пример – Берлинская стена. И возникает новый день, который под руинами подлинного народовластия вводит иные пароли успеха: шифры и коды западного вторжения.

Ещё отрывок:

Холод из форточки

Синхронен треску телевизора.

Закутанная по уши ситуация –

Знаю её радость и геноцид.

Так было и есть на Украине, допустим в Днепропетровске. Отопительный сезон из ряда вон плохо выполняется. Когда на улице температура минусовая – в квартире продирает озноб и никакой анестезии. Ложь телевизора, как соль на сало кому-то жизнь облегчает, а кого-то выводит на протестные митинги. Российский природный газ – единственное спасение в лютом холоде и обогреватели, которых днём с огнём. Россия – это радость, нынешний холодомор – геноцид, разумеется.

Также процитирую и такой фрагмент:

Когда будущего узкая бритва

Сотрёт с пьяной рожи хмель и пожар

Признаюсь в том, что исполнил давнюю клятву...

За дословность не ручаюсь: четыре года минуло! Да, вы угадали – это про Ельцина. Когда же бритва справедливости с его морды слижет хмельной пожар?

Эти и другие стишки Наталья Иванова прочитает. Посоветовал ей обратить внимание на остроумную поэму Андрея Жвакина «Ангел сюрреализма». Две строчки из неё навсегда застряли в моей памяти, до последнего вздоха:

«Мой вопрос к человеку в троллейбусе:

– Вы выходите из собственного тела?»

Время исчезает. Не успеваешь моргнуть глазом, как четыре часа растворились в котле читального зала городской библиотеки. Тут всё предрасположено к тому, чтобы не замечать действительности. Высокие потолки, просторное помещение и любимое место у окна – иллюминатор во внешний космос. Отрываешь взгляд от печальной страницы и наблюдаешь картины трамвайной остановки, рассекающей аллею, тянущуюся посреди проспекта Карла Маркса. На пересечении гостиницы «Украина» и с другой стороны центрального универмага, кажется ты в клещах или в тисках. Движение толп человеческих шевелится, порождает особое внимание к окружающему миру: центр Днепропетровска точно воронка ускоряет время к масштабу: секунда – час, засасывает в забвение или выбрасывает на высоту житейских обобщений. Читальный зал библиотеки – островок бессмертия. Ты – вечный читатель на городском празднике жизни. А может больше четырёх часов прошло?

Очи ничего кроме чтения и знать не хотят. В двенадцатом «Знамени» за прошлый (1997) год упоминается Герман Лукомников – поэт, известный под псевдонимом Бонифаций. Вспомнилось, как останавливался у него в Москве в ноябре девяносто третьего года. Был комендантский режим в столице и лица всех выражали скорбь по погибшим в боях народного восстания, которое безжалостно подавили. Главред «Артикля» Юрий Малиночка посоветовал поселиться у Вилли Мельникова – дал его телефон и по приезду на Курский вокзал тут же позвонил фотографу и мультилингвисту, но получил отказ в ночлеге. Что делать? Поехал в редакцию «Гуманитарного фонда», где познакомился с земляком Игорем Сидом, он и сотрудники газеты порекомендовали Бонифация: примет. Да, согласился приютить. Если бы не Руслан Запасчиков могло быть всё хорошо, но это уже другая история. Поразило в «Гуманитарном фонде» изобилие книг: двухкомнатное пространство с простецким компьютером изобиловало поэтическими сборниками Константина Кедрова, Николая Байтова, Нины Искренко, Алексея Парщикова – лежали нераспечатанными пачками в рост баскетболиста и стопы газет кидались в глаза экспериментальной вёрсткой. Пришло понимание, что нахожусь в одном из центров авангардной жизни Москвы, сдержанно скрывал удивление. В обзоре Дмитрия Бавильского утверждается, что метареалисты – Еременко, Кутик, Драгомощенко, Жданов, Айги одной ногой стоят в третьем тысячелетии – залетели в него раньше других поэтов. Приводятся примеры стихотворений.

Тут я посмотрел в иллюминатор, верней в окно. Кого вижу? Алексей Щуров или Щупов: буква «р» или «п» в его фамилии – не смею констатировать. Одноклассник. В одной школе учились с 1983-го по 1985-й год. И страшно боялись козла. На уроках физкультуры пугался спортивного снаряда: вдруг с разбега ударюсь на середине или далеко-далеко перелечу? Также ползание по канату внушало лёгкий ужас высоты и несбалансированности: не закачает ли под куполом школьного цирка? Другом по несчастью оказался Щупов (или Щуров). Конечно, все эти комплексы победили. Но что заметил? Во втором или третьем классе Алексей сочинял: рассказики, вирши. Но почему его имя до сих пор не в литературе Днепропетровска? Хотя бы в районном еженедельнике Красногвардейского или Кировского. Захотелось выскочить на проспект – затормозить Лёшу: как творческие узбеки? Успехи нарастают? Не дно же ты скребёшь, а царапаешь небо или как… человек исчезал будто невидимка. Показалось, что это АЩ?

Последний аккорд в концерте чтения – стихотворения Дерека Уолкетта в «Иностранной литературе» за декабрь прошлогодний. Удивила «неслыханная простота» поэзии нобелевского лауреата: всё ясно и понятно в переводе на русский язык. Наверное, поэты-лауреаты Нобеля более схожи, чем прозаики. Бродский, Уолкетт, Перс и другие: не только политические взгляды их роднят, но и стилистика. Когда-нибудь проанализируют критики и теоретики, если на русском издадут всех-всех лауреатов.

В сумерки вышел, когда последние минуты обслуживания библиотечного истекли. Для контраста нырнул в музыкальную пучину кафе «Тройка» за фасадом «Детского мира», где сворачивает первый трамвай – тут недобитые остатки неформальной молодёжи со временем играют: приспосабливаясь к реалиям капитализма, в минимальной степени ему сопротивляясь. Тематика песен мало чем отличается от эстрадной продукции ТВ. Дмитрий по прозвищу Шериф пел: 1) восхищение пивом (чем не «Дискотека авария» днепропетровского разлива?, 2) о красотке и водке (конкуренция с разномастным шансоном в пропаганде внутреннего приёма 40 градусов), 3) о том, как «радуга своей непорочностью капает на мозги» (не это ли мотив раскрученной группы «Монгол Шудан», местная перепева), 4) как мне хреново (распространённое настроение в девяностые годы, когда приватизационный каток загубил миллионы жизней советских людей).

В «Тройке» – тоскливый набор лиц, на сцене уходящего в пустоту времени те, кто мог бы сказать пару-тройку слов для будущей книги о подпольной культуре (или антикультуре) Днепропетровска на переломе восьмидесятых и девяностых: Евгений Янчицкий, Дмитрий Викторов по прозвищу Дик (фамилия американского фантаста Филиппа Конреда Дика пользуется спросом для тусовочного псевдонима). Чувствуется в предпоследний день зимы: 27 февраля 1998 года, что атмосфера нынешняя больше никогда и нигде не повторится, точно застывшая правда поселилась в углах кафе и с каждой репликой она усиливается, чтобы опасть увядшим рекламным листком и впредь не тревожить никого из нового тысячелетия. О чём думают эти ребята, пьющие крепкие напитки? Даже и знать не хочется, потому что литературный водораздел, а ещё кинематографический, культурный, образовательный лёг между нами. Да, они могут с интересом потреблять необычные стихотворения и романы, но боюсь, что внутренней энергии ни у одного из присутствующих не хватит, чтобы сотворить и выпустить самую захудалую книжку, где-нибудь напечататься или организовать концерт, который бы приобрёл мифический вес и легендарный. Почему такая гордыня вдруг, откуда явилась? Неужели четыре часа в читальном зале городской библиотеки так повлияли на сознание?

На закуску появляется Гоголь. Вот уж кого не ждали. Он пьян, городит невесть что. Дик из жалости наливает стакан и протягивает Гоголю. Это и становится символом «Тройки»: братание и распитие алкоголя условного автора «Помутнения» с не менее условным автором «Мёртвых душ».

Генеральную уборку бы провести в городе. Хотя бы для начала в культурном и эстетическом измерении. Все упадочные анекдоты нарисовать и выставить на всеобщее обозрение, чтобы Днепропетровск понимал: куда он плывёт, к чему стремится в канун глобальной смены декораций.