Поставленные Ломоносовым и затем отозвавшиеся в творчестве Пушкина темы, никогда не рассматривались с точки зрения типологии литературной преемственности, выявления близости самих причин, вызвавших обращение к той или иной теме одного поэта и возвращение к этой теме, много лет спустя другого поэта.

Прежде всего, необходимо выяснить, что обуславливает возможность проявления такой типологии?

Давно принято утверждение Белинского, что “с Ломоносова начинается наша литература; он был ее отцом и пестуном; он был ее Петром Великим”(5, 29).

“Нужно ли говорить, - писал Белинский, - что это был человек великий и ознаменованный печатью гения? Все это истина несомненная.

Нужно ли доказывать, что он дал направление, хотя и временное, нашему языку и нашей литературе?” (Там же).

Направление это - “подражание”, учеба у Запада, восприятие и освоение культурных достижений Нового времени, эпохи Возрождения и Просвещения. Гениальным завершителем этого “временного направления”, этого ученического периода и одновременно основателем самобытной русской литературы стал, также по общепринятому мнению, Пушкин.

Итак, общее дело (литература), принадлежность к одной эпохе (Новое время) и одному периоду (ученичество), ведущая роль (великий человек, гений) и стали основой для рассмотрения типологии литературной преемственности между Ломоносовым и Пушкиным.

Петровские социально-политические, экономические и культурные преобразования создали почву для появления новой русской литературы.

Но “должен был появиться новый гений... должен был возникнуть индивидуум в сфере поэзии, с именем, - автор, поэт... Этот индивидуум, этот гений был Ломоносов”, - писал К.С. Аксаков. (6, 53-54) - “Но может быть скажут, что Кантемир был прежде Ломоносова, - добавляет К.С. Аксаков, но Кантемир не имел никакого значения” (Там же).

К.С. Аксаков был не прав, что Кантемир не имел никакого значения и что произведения его не были “запечатлены его личностью”. Кантемир, как и Тредиаковский, был и личностью и поэтом, и пришли они раньше Ломоносова, но они не были великими людьми, не были гениями.

И что еще верно подметил К.С. Аксаков: “Самое то, что он (Кантемир. - Н.Б.) известен как сатирик, свидетельствует его отрицательное отношение к русской литературе” (Там же).

Итак, Ломоносов - индивидуум и гений, и, кроме того, не сатирик, и это позволило ему занять место первого русского поэта Нового времени.

Переход к Новому времени с точки зрения философии характеризуется достаточно противоречиво: в это время происходит открытие ценности жизни, творчества, искусства, ценности личности и ее огромных возможностей, бурное развитие наук. Однако: “...Все мышление после средних веков есть либерализм и гуманизм, как вся социально-экономическая жизнь этих веков основана на отъединенном индивидуализме, т.е. оказывается машинной культурой, так миф о всемогуществе знания есть всецело буржуазный миф. Это сфера либерального мышления, чисто капиталистический и мещански буржуазный принцип”, - очень сурово заметил замечательный русский философ А.Ф. Лосев (15, 501).

Но в такой ли “чистоте” проявлялся этот принцип в России? Как его исправляла жизнь?

Конечно, Ломоносов как личность, прежде всего возрожденческая личность - Герой, Титан.

Личность Пушкина также гуманистическая, но более поздняя, гармоничная личность - “мера всех вещей”.

И тот и другой являются в Россию “западноевропейскими субъектами”. “Западноевропейский субъект отнюдь не против объективности... он всецело за эту объективность, но только мыслит ее принципиально ощутимой, принципиально соизмеримой с человеческим существом” (14, 184).

В центре внимания литературы переходного периода к Новому времени была проблема личности. Главным в соотношении человека и мира был человек, воспринимающий мир, и потому, естественно, что основным жанром эпохи становится лирика, в которой всего прямее и непосредственнее находит свое выражение личностное начало.

Ломоносов - лирик. Но давно замечено и принято учеными и критиками, что сущность лирического в поэзии Ломоносова - “восторг”. Ломоносов испытывает “восторг” перед миром (“Восторг внезапный ум пленил...”).

Восторг, присущий западноевропейскому субъекту Нового времени, как определил А.Ф. Лосев, исходит из “абстрактного” абсолюта и человеческого субъекта, на который перенесены все объективные ценности” (14, 192). Он означает приятие в единой и нераздельной точке себя и всего иного, кроме себя, так, что видно, как из этой точки впоследствии получается путем насильственного расчленения “я” и “не я” (14,191).

Такой “восторг” “культивировался как раз в эпоху всеобщей секуляризации” (Там же).

Произведения, созданные под воздействием такого “восторга”, “останутся вечным ферментом, вечной бодрящей силой всего благородного и прекрасного в человеке, всего подлинно божественного и подлинно человеческого, живой красоты, ума, мудрого рассуждения, интимной проникновенности и глубины” (14,194).

Отсюда становится объяснимым и понятным солнечный характер творчества Ломоносова.

Ломоносовский восторг означал приятие мира. Это подтверждает и ученый, исследовавший его мировоззрение: “Философским воззрениям Ломоносова присуще гармоническое восприятие мира” (10, 211).

“Целостное мировоззрение Ломоносова по ряду черт близко стихийной диалектике, однако оно обладает спецификой - в нем меньше учитывается существование различных уровней организаций, особенно поляризации структур единого целого, роль противоположных начал” (Там же, 212).

Пушкин также по преимуществу лирик, во всяком случае, в том своем лике, который завершил период русской лирики, начатый Ломоносовым.

Пушкин также приемлет мир, и это наилучшим образом показал Белинский: “Лирические произведения Пушкина в особенности подтверждают нашу мысль о его личности. Чувство, лежащее в их основании всегда тихо и кротко, не смотря на его глубокость, и вместе с тем так человечно, гуманно... Он ничего не отрицает, ничего не проклинает, на все смотрит с любовью и благословением” (5, 405).

Ломоносов и Пушкин лирики, как понимал лирику еще один русский гуманист - Вячеслав Иванов: “Задача и назначение лирики - быть силою устроительной, благовестительницей и повелительницей строя. Ее верховный закон - гармония, каждый разлад должна она разрешить в созвучие” (11, 78).

Но такою в полной мере лирика стала лишь в творчестве Пушкина, а в творчестве Ломоносова лирика только зарождалась. И Пушкин точно осознал суть различия: “Свобода? в слоге, в расположении, - но какая же свобода в слоге Ломоносова и какого плана требовать в торжественной оде?” ... “ Нет, решительно нет: восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающей части в их отношении к целому. Восторг непродолжителен, непостоянен, следственно не в силах произвесть истинное великое совершенство (без которого нет лирической поэзии)”. Пушкин предпочитал вдохновение: “Восторг есть напряженное состояние единого воображения. Вдохновение может быть без восторга, а восторг без вдохновения не существует” (3, VII, 40). Как собственно лирическое, художественное качество, добавим мы.

И все же присутствие радостного, торжественного, жизнеутверждающего начала характерно для лирики обоих поэтов. Это отметил еще Вяземский: “При громах полтавской победы совершилось наше неоспоримое водворение в семейство европейское. Сии громы торжественные, победные молебствия отозвались в поэзии нашей и дали ей направление. Торжественные оды были плодами сего воинственного вдохновения. Напряжение лирического восторга сделалось общим характером нашей поэзии” (9, 191).

“Лирическое, торжественное, хвалебное направление, данное поэзии нашей не изменилось совершенно и в новейшие времена ... Торжественность, на которую настроена лира Ломоносова... отзывается и в лире самого Пушкина” (9, 192).

Толчок, который был дан в Петровскую эпоху развитию России, питал исторический оптимизм, как Ломоносова, так и Пушкина. И обязанности, которые Ломоносов и Пушкин наложили на себя как на сподвижников “дела Петра” - дела просвещения России - в значительной степени определили национальный, народный масштаб лирического “я” этих поэтов.

В похвальных одах Ломоносов, воспевая славное прошлое, настоящее и будущее России, излагал программу ее прогрессивного развития. Тема России - “возлюбленной матери” - стала главной в лирике Ломоносова.

И великолепным памятником “делу Петра”, и в огромной степени Ломоносову, стало вступление к поэме “Медный всадник” Пушкина - гимн прекрасной и могучей, устремленной в будущее России.

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия... (3, 377)

И в других произведениях Пушкина в “Полтаве”, в стихотворениях: “Перед гробницею святой” (1831), “Клеветникам России» (1831), “Бородинская годовщина” (1831) - тема государственной мощи России, ее устремленности в будущее, также вырастает из торжественной одописи Ломоносова. Итак, все более конкретно определяются общность и различия между Ломоносовым и Пушкиным.

Самоопределясь, и Ломоносов и Пушкин ищут, прежде всего, отношений целостности, гармонии, согласия и взаимозависимости с миром.

Ломоносов ощущает себя героем, титаном, заботящимся о государстве и народе и преодолевающем все препятствия на своем пути.

Пушкин ищет разрешения противоречий между личностью и властью, личностью и народом, между властью и народом.

И убеждение в возможности преодоления всех препятствий и разрешения всех противоречий им давала вера в Разум и Просвещение.

“Ломоносов, - по словам Пушкина, - был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения” (3, VII, 277). Подобная же историческая роль выпала и Пушкину.

Лейтмотивом творчества Ломоносова становится тема “премудрости”. Для Ломоносова “премудрость” - понятие емкое. Оно охватывает как сферу природы, так и сферу человеческого общества. Это находит выражение в теме разумного совершенства природы: “Господь творения начало премудростию положил” (4, 197) и разумного устройства общества: “Цветут во славе мною царства» (премудростию, - Н.Б.). И пишут правый суд цари (4, 180). “Правый” же суд могут вершить только цари - “премудрые герои”. И в похвальных одах и надписях Петр, Елизавета и Екатерина получают этот эпитет.

Премудрая Елизавета,

На отческий престол восшед,

Движеньем высшего совета,

Блюла отечество от бед. (4,177)

Премудрость нужна любому человеку, чтобы выстоять в жизненной борьбе.

Вотще готовит Гнев Юноны

Энею смерть среди валов.

Премудрость! Чрез твои законы

Он выше рока и богов (4, 459).

К олицетворенной “премудрости” обращается поэт, когда создает поэму о Петре:

К тебе я вопию, премудрость бесконечна,

Пролей свой луч ко мне, где искренность сердечна

И полон ревности спешит в восторге дух

Петра Великого гласить вселенной в слух (4, 299)

В юности Пушкин вслед Радищеву “восславил свободу” и обличал “самовластие”, но политические события в России и во всей Европе (разгром национально-освободительных движений, торжество реакций) побудили поэта горько усомниться в надеждах на быстрый восход “звезды пленительного счастья” - торжества свободы над “самовластием” ... (7, 126), а “крушение восстания декабристов, наглядно обнаружило, что путь Радищева, путь революционной борьбы с самодержавно-крепостническим строем в данной ситуации не мог привести к успеху” (7, 203). Пушкину начинает казаться более оправдывающим себя в этих исторических условиях другой путь - путь Ломоносова, путь воздействия на монархов средствами художественного слова, их “просвещением” (7, 203). В 1830 г. Пушкин создает великолепную поэтическую картину в античном стиле, посвященную Ломоносову:

Отрок

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря:

Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!

Мрежи иные тебя ожидают, иные работы:

Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

(3, 181)

В 1826 году после разгрома декабристов поэт обращается к Николаю I со стихотворением “Cтансы”, в котором ломоносовский образ Петра “строителя, плавателя, в полях, в морях Героя“ предлагает в качестве примера для подражания.

Мечты Ломоносова о прогрессе науки, воплощенные в лирических строках “Оды на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны 1747 года”, “Вечернего” и “Утреннего” “размышлений о божием величестве”, “Письма о пользе стекла” - сконцентрировались у Пушкина в пятистишие:

О сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух

И опыт, сын ошибок трудных

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель. (3, 161)

Как для Ломоносова, так и для Пушкина вера в Просвещение в философском плане была верой в силу человеческого разума, силу одновременно познающую, созидающую и гуманную. Пушкин продолжил Ломоносовскую тему “премудрости бесконечной”, сложив гимн “солнцу бессмертному ума”:

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

“Вакхическая песня”. 1825 (2, 269)

Итак, положительным началом жизни, на котором основывался исторический оптимизм Ломоносова и Пушкина, была способность человека к познанию и созиданию, направленная на благо самого человека, на общее благо. И потому не случайным и глубоко знаменательным является совпадение мотива приветствия, которое посылают Ломоносов и Пушкин идущему им вслед молодому поколению.

В посвящении к поэме “Петр Великий” Ломоносов, имея в виду не только создание поэмы, но и всю свою просветительскую деятельность, писал:

И если в поле сем прекрасном и широком

Преторжется мой век недоброхотным роком,

Цветущим младостью останется умам,

Что мной проложенным последуют стопам. (4, 298)

Ломоносов мечтал о том, что “цветущим младостью останется умам” его дело, дело просвещения России и был убежден, что за ним последуют молодые поколения.

Пушкин в своем приветствии будущему - стихотворении “...Вновь я посетил” “образом молодой зеленеющей рощицы” выражает “вечное движение жизни, ее развитие” (8, 360). И также говорит о преемственности, о нерасторжимой связи поколений.

Ломоносов и Пушкин были гениями. И опять воспользуемся определением Вячеслава Иванова: “Не есть ли гений, прежде всего, - ясновидение возможного? И не кажется ли наиболее гениальным тот, кто наиболее у себя дома в мире возможностей?” (11, 73).

Ломоносов в лирическом восторге видел могучую и прекрасную Россию.

Пушкин с “лелеющей душу гуманностью” (Белинский) воспроизводил русского человека и русскую жизнь и сам предстал при этом “всечеловеком” (Достоевский), “русским человеком в его развитии” (Гоголь), а все его творчество стало по словам проницательного русского критика В.В. Розанова “какой-то странной вечностью”(12, 372), “царством небесным” (Там же, 514).

Гениальное начало и гениальный конец эпохи. Восторженная мечта, в которой жизнь еще не конкретизирована, и вся полнота жизни - “странная вечность”.

Пожалуй, главное, что было в творчестве Ломоносова и что нашло замечательное развитие в творчестве Пушкина - это наличие правильно поставленных вопросов и отсутствие окончательных ответов, открытая перспектива. ( “Оставь, смущенный дух, смятение сует и представляй себе благополучным свет”, “Не сходства чудны вдруг и сходства вижу я. Умнее кто из вас, другой будь в том судья”).

Они видят и воспроизводят в творчестве реальные жизненные противоречия и понимают, что истина в развитии и взаимодействии противоположных сил. Они утверждают необходимость исторического действия, исполненного понимания другого, понимания “не я”.

У Пушкина произошло, говоря словами философа, детальное дифференцирование “я” и “не я”. Содержание проблем у него стало более исторически-конкретным. Но Ломоносов закладывал основы, и многие вопросы были им поставлены, и ответ был у него и у Пушкина по сути один. Он заключался в творческом историческом диалоге “я” и “не я”, раскрывающем человека во всем богатстве его человечности.

Гуманизм Ломоносова и Пушкина не был основан на “отъединенном индивидуализме”. Миф о всесильном человеческом разуме дополнялся сознанием существования бога.

Я долго размышлял и долго был в сомненье,

Что есть ли на земле от высоты смотренье,

Или по слепоте без ряду все течет,

И промыслу с небес во всей вселенной нет.

Однако, посмотрев светил небесных стройность

Земли, морей и рек доброту и пристойность,

Премену дней, ночей, явления луны,

Признал, что божеской мы силой созданы. (4, 695)

Это стихотворение Ломоносов написал в конце своей жизни, в 1761 году. Он действительно долго размышлял на эту тему. Открытия ценности человеческой личности эпохи Возрождения и могущества человеческого разума эпохи Просвещения не могли вытеснить из его сознания ценности традиционной древнерусской культуры, Православия, христианства.

Бог всегда оставался для него мерилом высшей нравственной истины.

Господи, кто обитает

в светлом доме выше звезд?

Кто с тобою населяет

Верх священных горних мест?

Тот, кто ходит непорочно,

Правду завсегда хранит,

И нелестным сердцем точно,

Как устами говорит. (1, 158)

И для Пушкина также. И не случайно в его творчестве возник мотив светлого дома в соседстве с богом, куда стремилась его душа. 

Далекий, вожделенный брег!

Туда б, сказав прости ущелью,

Подняться к вольной вышине!

Туда б заоблачную келью,

В соседство бога скрыться мне!..

Монастырь на Казбеке. (3, 141)

Под влиянием христианства было понимание относительности достижений человеческого Разума у Ломоносова и Пушкина и, самое главное, понимание своей жизни как служения высшему благу: Родине, народу, истине. Понимание необходимости жертвы и подвига.

И Ломоносов и Пушкин совершили подвиг приятия, а не отрицания жизни. Что же помогало им совершить этот подвиг?

Вынести все тяготы борьбы за просвещение России Ломоносову помогала любовь к родине и верность прогрессивным традициям: “За то терплю, - писал он, - что стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство” (VIII, 120)

О трагедии ранней утраты преобразователя России Ломоносов писал:

Безгласна видя на одре

Защитника, отца, героя,

Рыдали россы о Петре...

.......................................

Земля казалася пуста:

Взглянуть на небо - не сияет,

Взглянуть на реки не текут,

И гор высокость оседает:

Натуры всей пресекся труд. (4, 170)

Пушкину близка жизненная позиция Ломоносова. Для него также стойкость человека, его способность противостоять враждебным обстоятельствам находят опору в любви к родине. И, по-видимому, не случайно, создавая стихотворение “Два чувства дивно близки нам ...” он опирается на опыт Ломоносова и его образность.

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века

По воле бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его. (3, 468)

“Самостоянье” человека должно быть основано не на отрицании зла, а на любви к добру, к лучшему в народе и его истории.

В окончательном варианте этого стихотворения вторая строфа заменена, и появляются строки, почти буквально совпадающие со стихами Ломоносова, выражавшими чувства, которые испытали “россы”, “безгласна видя на одре защитника, отца, героя”:

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам. 

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва

Как ........................пустыня

и как алтарь без божества. (3, 378)

У Ломоносова “земля казалася пуста”, “мертва”, когда умер Петр I, когда оставил землю, Россию, ее защитник, отец, герой. Народ, россы потеряли своего героя, свою связь с небом, и потому земля казалася “пуста”, “мертва”, ее оставило “небо”.

Для Пушкина земля становится “мертва”, как “пустыня”, как алтарь без божества, если человек (народ) утратит любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам, утратит связь с Родиной и родной историей, с лучшим в них.

Такова преданность прошлому и забота о будущем Ломоносова и Пушкина, таково их "Да!" жизни.

И у Ломоносова, и у Пушкина дружеская лирика - это лирика глубокой человеческой привязанности, в которой неразделимы забота о друге, сочувствие ему, и потребность в его помощи и поддержке, и все это на основе духовной близости, единства идеалов служения Родине.

“Для пользы общества, коль радостно трудиться!” - восклицает Ломоносов, обращаясь к “рачителю и другу”.

“Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы”, - призывает друга Пушкин.

Представления о личном счастье Ломоносова и Пушкина оказались также почти дословно совпадающими.

Ломоносов еще в юности не случайно избрал для учебного перевода на русский язык оду французского просветителя Фенелона, оппозиционно настроенного к абсолютистскому режиму Людовика XVI. Лирический герой этой оды восклицал:

Прочь, фортуна, прочь спесива

и твоя вся мудрость лжива,

Ни во что вменяю свет, (4, 419)

и удалялся от волнений света на лоно природы, в “тихий уголок”.

Примерял на себя этот идеал и молодой Пушкин:

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,

Где льется дней моих невидимый поток

На лоне счастья и забвенья.

Я твой: я променял порочный двор цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубров, на тишину полей,

На праздность вольную подругу размышленья...(1, 359)

Но каждый из них выбрал другой путь - путь верности своему призванию, своей роли духовного лидера эпохи - путь жизненного и творческого подвига. Хотя для себя лично каждый хотел только одного:

Ломоносов:

По мне, хотя б руно златое,

Я мог, как Язон, получить,

То музам для житья в покое,

Не усомнился б подарить.

“Ода ... Елизавете Петровне ... 1761 года”

Пушкин:

На свете счастья нет, но есть покой и воля

Давно завидная мечтается мне доля -

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег. (3, 278)

Но... как поэтически гениально, коротко и всеобъемлюще сформулировал Пушкин: “Цель художества - есть идеал”. И это поразительным образом совпадает с пониманием смысла человеческого существования русского философа, подведшего итоги развития мировой и русской гуманистической культуры в конце XX века: “Мое жизненное кредо, - писал А.Ф. Лосев, - заключается в том, чтобы любыми средствами, пусть относительными и ограниченными, осуществлять идеал свободного человеческого благоденствия”(13, 282).

Но “в процессе становления жизни могут возникнуть не только синтез необходимости и свободы, но и конфликты. Поэтому достижение жизненного идеала практически весьма часто оказывается подвигом” (Там же, 280).

Таким подвигом была жизнь и творческая деятельность Ломоносова, таким подвигом была жизнь и творчество Пушкина. И каждый из них понимал свое назначение и свою роль, свои заслуги и свое право на память потомков. И об этом они сказали: Ломоносов, когда перевел “Памятник” Горация:

Отечество мое молчать не будет,

Что мне беззнатной род препятством не был,

Чтоб внесть в Италию стихи эольски

и первому звенеть Алцейской лирой,

Взгордися праведной заслугой, муза,

И увенчай главу дельфийским лавром. (4, 271)

Пушкин в своем “Памятнике”:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа. (3, 373)

Но им казалось, что у них есть еще одно право.

Ученый, просветитель, государственный деятель и поэт, Ломоносов чувствовал свое право на помощь и защиту от врагов, о котором сказал в переложении псалма 143:

Благословен господь мой Бог,

Мою десницу укрепивый

И персты в брани научивый

Сотреть врагов взнесенный рог.

......................................................

Избавь меня от хищных рук

и от чужих народов власти:

Рука их в нас наводит лук...

Но поэт ясно отдавал себе отчет, что надежда на помощь и защиту далеко не всегда оправдывается:

Никто не уповай во веки

На тщетну власть Князей земных:

Их те ж родили человеки,

И нет спасения от них, -

писал он в переложении псалма 145.

То, что только наметилось в судьбе Ломоносова, то в полной мере воплотилось в судьбе Пушкина. Его “объял чужой народ”, “лук” был “наведен”. И “князья земные” не спасли. А он мужественно понес свой крест и простил убийцу.

Пушкин вобрал в себя всю предшествующую западноевропейскую и русскую культуру, он достиг совершенства в творчестве и в развитии своей личности. И эта совершеннейшая, благороднейшая, понявшая свою готовность быть с богом личность (“Туда б в заоблачную келью, в соседство бога скрыться мне!..” 3, 141), раскрывшись в творчестве, страдала от неполноты своего осуществления в реальной жизни.

Все осознав и все просветив светом своего гения и обретя счастье совершенства в творчестве, Пушкин желал осуществления этого совершенства и в обычной, и прежде всего семейной жизни. Его жена, “чистейшей прелести чистейший образец”, должна была стать мадонной, идеалом. Его отношение к ней, к друзьям мерялось идеалами.

Но совершенное счастье в жизни возможно, только если в ответ получаешь то же совершенное великодушие, ту же совершенную любовь. И он ее получил ценой своего творческого подвига, ценой своей гибели. Любовь, которую нес народ к его гробу, любовь, которую испытывают потомки к нему, оказалась достойным откликом на любовь и совершенство, раскрывшиеся в его творчестве.

Целебное воздействие, счастье, которое испытывает человек, обращаясь к творчеству Пушкина, и стали осуществлением гениальной личности Пушкина в жизни. Ответом на любовь, глубину мыслей, благородство чувств гения стала любовь всех - народа, человечества - в их бесконечном историческом развитии. Только она могла сравниться в силе и совершенстве с любовью гения.

И понимание необходимости и неизбежности такой любви предварил также Ломоносов: “Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети Отечества пожалеют” (X, 357). И как знаменательно, что Ломоносов употребил здесь на месте современного слова любовь древний народный синоним жалость.

Ломоносов и Пушкин осуществили себя в культуре страны в короткий период их исторической жизни на земле. Они сказали свое слово в диалоге гения и человечества. Ответ, который предполагает жизнь, осуществление в ней счастья и совершенства идет к ним века. Поэтому нельзя согласиться с Бердяевым, что культура великая неудачница в жизни. Это справедливо по видимости только для очень коротких периодов, но не верно, по сути, для всей жизни человечества. Жизнь Ломоносова и Пушкина в веках - реальнейшая жизнь, полная восторга, духовных прозрений, тепла любви, совершенства красоты, испытываемых их потомками, когда они обращаются к их творчеству.

То же можно сказать об эпохе, которую они выражали. Свет ее веры, ее оптимизма будет всегда с нами в самые тяжелые периоды нашей истории. Ни одна эпоха в развитии культуры не исчезает бесследно в истории человечества. И эпоха от Ломоносова до Пушкина освещает нашу жизнь до сих пор и будет светить всегда, и не только из дали истории, но и жить с нами и в нас.

Итак, роль гения, великого человека, героя видящего перед собой ясную цель, служащего идеалу и совершающего во имя его подвиг, - порождала общность положения Ломоносова и Пушкина в обществе и общность, часто дословную, их поэтических тем. Отличие же состояло в том, что Ломоносов - это начало, первый гениальный поэт и великий человек эпохи, начавшей в России Новое время и бывшей для нее и эпохой Возрождения и эпохой Просвещения, а Пушкин - завершение, последний гениальный поэт и великий человек этой эпохи. 

1. Собрание разных сочинений в стихах и прозе господина коллежского советника и профессора Михаила Ломоносова. Кн. Первая. М., 1757.

2. Ломоносов М. В. Полн. Собр. Соч.: В 10 т. М.; Л., 1950. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием тома и страниц.

3. Пушкин А. С. Собр. Соч.: В 10 т. М., 1962 . Далее ссылки на это издание с указанием тома (арабскими цифрами) и страниц.

4. Ломоносов М.В. Сочинения. Т. 8. М.;Л., 1948.

5. Белинский В.Г. Собр. Соч. В 3 т. Т. 1.М., 1948.

6. Аксаков К.С. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка // Его же. Литературная критика. М., 1981.

7. Благой Д.Д. Диалектика литературной преемственности // Его же. От Кантемира до наших дней. В 2-х т. 2-е изд. М., 1979. Т.1. С. 247-269.

8. Степанов Н.Л. Лирика Пушкина. Очерки и этюды. 2-е изд. М., 1974.

9. Вяземский П.А. Из книги “Фон-Визин” // Его же. Эстетика и литературная критика. М., 1984.

10. Уткина Н.Ф. Михаил Васильевич Ломоносов. К 275-летию со дня рождения. М., 1990.

11. Иванов В.И. Родное и вселенское. М.,1994.

12. Розанов В.В. Сочинения. М.,1990.

13. Лосев А.Ф. Дерзание духа. М., 1988.

14. Лосев А.Ф. Жизнь. Повести. Рассказы. Письма. Спб., 1993.

15. Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Его же. Из ранних произведений. М., 1990.