Теория культа личности и теория коллективного руководства есть вреднейшая троцкистская демагогия о принципах функционирования и принятия решений в коммунистической партии, попрание авангардной роли партии и диктатуры научности в партии и рабочем классе, направленная против коммунизма.

Хрущёвщина как идеологический крах марксизма в КПСС, как дискредитация сталинского опыта и полный отказ от сталинского теоретического наследия, открыла интеллигентному двурушничеству возможность сыграть свою историческую роль в развале СССР.

Причём проблема не столько в том, что Хрущёв ослабил цензурную хватку или вдохновил вражеские силы по всему миру, а в том, что постсталинская КПСС разломала стройную, единую, целостную систему взаимосвязи теории и практики коммунизма, размолола громаду марксистской науки в труху своей примитивной политики. Из теории и практики марксизма насильно были выбиты "кирпичики" сталинской теории и сталинского практического опыта. Это сокровище, которое невозможно компенсировать никакой трескотнёй о коммунизме к 1980-му году, подорвало идейное господство марксизма в советском обществе, которое с таким трудом завоёвывали Сталин и его сотрудники.

Антисталинский поворот в идеологии вооружил всех врагов коммунизма мощными аргументами, а всех твёрдых сторонников КПСС и друзей СССР превратил в колеблющуюся массу. Вместо поступательного движения к марксистскому политическому образованию, корни которого заложил Сталин "Кратким курсом" и проектом учебника по политэкономии, оппортунисты в КПСС предприняли попытку чисто административного руководства идеологией и коммунистическим движением.

То есть, проще говоря, пути и средства, которыми рабочий класс СССР должен был достигать своей стратегической цели, то есть построения бесклассового общества, вырабатывались антинаучно, что означает либо движение назад - как было в период Хрущёва, Андропова, Горбачёва, либо топтание на месте - как было в эпоху Брежнева. И это играло гигантскую роль в усугублении поражения на теоретическом фронте классовой борьбы. А успехи в классовой борьбе, как известно, пропорциональны, прежде всего, темпам развития коммунистической теории.

Вот как описывает этот процесс с антисталинских позиций профессор МГУ В.Смирнов: 

"ХХ съезд разделил советское общество на сталинистов и антисталинистов: сторонников сохранения сталинских порядков и их противников. Стали складываться новые политические течения и группировки. Они возникали стихийно, под влиянием, скорее, эмоций, чем доводов разума, и официально никак не оформлялись.

Юридически в стране продолжала действовать только одна – коммунистическая – партия, но чувствовалось, что внутри неё и за её пределами существуют разные течения. Сталинисты, не критикуя открыто обязательные для всех членов партии решения ХХ съезда, либо отрицали сообщенные Хрущевым факты, либо не придавали им большого значения: да, были ошибки, а кто их не делает? Антисталинисты поддерживали линию ХХ съезда и борьбу против культа личности, критиковали ошибки и недостатки советского прошлого, выступали за обновление общества.

Это противостояние ощущалось во всех сферах общественной жизни, прежде всего в литературе. Газеты и журналы оживились. Зять Хрущева, талантливый журналист А.И. Аджубей возглавил сначала "Комсомольскую правду", а потом "Известия" и превратил их в живые, интересные, популярные издания. Возникший в 1955 г. журнал "Юность", главным редактором которого являлся В.П. Катаев, начал публиковать "исповедальную прозу" молодых, еще никому неизвестных авторов. Они писали о трудной жизни, быте и нравах молодежи.

Начало "исповедальной прозе" положила повесть 20-летнего А.Т. Гладилина "Хроника времен Виктора Подгурского". Московские писатели организовали альманах "Литературная Москва", который напечатал ранее запретные произведения, в том числе некоторые стихи Анны Ахматовой и репрессированных советских поэтов Николая Заболоцкого и Наума Коржавина. Эренбург поместил там статью о неизвестной мне тогда поэтессе Марине Цветаевой вместе с первой после ее эмиграции подборкой стихов. Эта публикация положила начало быстро растущей популярности Цветаевой у нового поколения читателей.

Очень большой общественный резонанс вызвал появившийся в 1956 г. в "Новом мире" роман В.М. Дудинцева "Не хлебом единым", повествовавший о злоключениях талантливого изобретателя, которому не дают ходу советские бюрократы. Споры вокруг романа Дудинцева продолжали споры вокруг статьи Померанцева. Противники Дудинцева утверждали, что его роман "очерняет" советскую действительность, сторонники отвечали, что Дудинцев верно её "отразил". В поэзии зазвучали новые голоса. Совсем юные, моложе меня, поэты Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский выступали в Политехническом музее, собирали толпы слушателей, обретали всесоюзную известность.

В 1957 г. в Москве возник новый театр – "Современник". Группа молодых артистов во главе с Олегом Ефремовым стремилась отойти от навязших в зубах канонов "социалистического реализма", обновить репертуар и обветшавшие театральные традиции. Свежесть и неординарность постановок "Современника" привлекли к ним симпатии многих зрителей, особенно молодежи.

В живописи оживали традиции "русского авангарда" и модернистского искусства, отвергавшего реализм. Одним из поклонников модернизма был молодой, а ныне очень известный художник Борис Жутовский, с которым мы иногда встречались у общих друзей. Мне запомнились слова Бориса: "После изобретения фотоаппарата реалистическая живопись обречена, потому что фотоаппарат всегда отражает реальность точнее, чем художник. Значит, надо искать другие пути, чтобы выразить чувства художника и произвести впечатление на зрителя. Так уже давно делают художники во Франции, в США и в других странах".

Творческая молодежь увлекалась тогда всем зарубежным. Её кумирами стали Ремарк и Хемингуэй, которых в эти годы часто переводили на русский язык. Некоторые поклонники Хемингуэя старались подражать даже его внешнему облику: отпускали бороды, курили трубки, носили грубошерстные вязаные свитеры. Тем самым они, возможно, неосознанно выражали протест против официального советского стиля – строгих темных костюмов и галстуков. Многочисленные "стиляги" подражали американскому образу жизни, признавали только импортные товары, которые доставали "по знакомству", говорили на особом жаргоне, изобиловавшем часто перевранными английскими словами, даже называли себя "штатниками", то есть поклонниками Соединенных Штатов Америки.

Выступавшие в 1997 г. по телевидению в передаче "Бродвей нашей юности" артисты, писатели и художники вспоминали, что в конце 50-х годов молодые люди их круга проводили время по ресторанам и пустующим родительским дачам ("хатам"), куда приезжали на "тачках" (автомобилях) вместе с "чувихами", то есть подружками вольного поведения. Ничего подобного в нашем кругу не было, хотя и мы любили Хемингуэя и Ремарка. В общественных науках тоже повеяло свежим ветром.

Были созданы новые научные институты и журналы, в том числе журнал "Новая и новейшая история", тематика которого полностью совпадала с профилем нашей кафедры. Самые известные или наиболее "проверенные" историки получили доступ к некоторым ранее засекреченным архивным документам, начали пересматривать устаревшие догмы. Главным печатным органом, выступавшим за пересмотр прежних оценок, стал центральный исторический журнал "Вопросы истории". Его редактор – академик А.М. Панкратова и её заместитель Э.Н. Бурджалов (близкий друг Городецкого) решили восстановить историческую истину и отвергнуть укоренившиеся при Сталине неверные оценки исторических событий. Они публиковали соответствующие статьи, проводили встречи с читателями, устраивали публичные дискуссии.

Особенно большой шум вызвала статья Бурджалова "О тактике большевиков в марте-апреле 1917 года", где Бурджалов показал, что Сталин вместе с Каменевым весной 1917 г. выступал против курса Ленина на социалистическую революцию. Это было чистой правдой, сам Сталин в 20-е годы признавал что ошибся, но статья вызвала скандал. С точки зрения "сталинистов", скандальным было уже само объединение Сталина – "верного ученика Ленина" с "врагом народа" Каменевым на антиленинской платформе. Скандальность статьи усугублялась тем, что Бурджалов цитировал воспоминания "врагов народа", о которых при Сталине вообще не упоминали. На Бурджалова посыпались доносы во все партийные инстанции, вплоть до ЦК КПСС. "Сталинисты" атаковали его на партийных собраниях и научных конференциях, обвиняли в искажении исторической действительности. На "Вопросы истории" ополчилась партийная печать, сначала еще не главного калибра: газета "Ленинградская правда" и журнал "Партийная жизнь". Однако справиться с "Вопросами истории" было не так просто, потому что Панкратова являлась не только академиком, но еще и членом избранного на ХХ съезде Центрального комитета КПСС.

Исторический факультет МГУ был одним из тех учреждений, где на Бурджалова нападали особенно яростно. Помню одно из таких собраний, где обвинители Бурджалова, заведующий кафедрой истории КПСС профессор Н.В. Савинченко и доцент той же кафедры П.Н. Патрикеев, буквально исходили злобой, доказывая, что в изучении истории нужно руководствоваться "партийностью", а не чем-либо другим. Застенкер, Городецкий, Генкина, Седов и еще несколько преподавателей выступали в поддержку "Вопросов истории", но их прерывали, не давали говорить, шумели, кричали. Я интересовался историей Великой Французской революции, и эти бешеные нападки напоминали мне страсти, кипевшие в якобинском Конвенте, когда ораторы не желали слушать и понимать друг друга, обвиняли соперников в самых черных замыслах в надежде отправить их на гильотину. Как и все мои друзья, я был на стороне "Вопросов истории", потому что они писали правду, а их противники скрывали, извращали и передергивали факты.

После ХХ съезда мои друзья – молодые преподаватели, избранные в партийное бюро нашей кафедры, предложили мне вступить в КПСС. Я нисколько не колебался. Мои родители, родители Инны и многие друзья и почти все преподаватели истфака, в том числе Застенкер, состояли в партии. Я хорошо понимал, что членство в партии укрепит мое, еще очень непрочное, положение на факультете, но и благородные коммунистические идеалы освобождения трудящихся и всего человечества от нужды и угнетения не были для меня чуждыми. Секретный доклад Хрущева наглядно показал, что при Сталине наша страна была очень далека от этих идеалов, но оставалась надежда, что к ним будет двигаться новое руководство СССР во главе с Хрущевым. Конечно, не вызывало сомнений, что сам Хрущев причастен к репрессиям. Занимая с 1935 г. пост первого секретаря Московской партийной организации, а с 1938 г. – Генерального секретаря компартии Украины, будучи секретарем ЦК КПСС и членом Политбюро, он никак не мог остаться в стороне.

Рассуждая о сделанных Хрущевым разоблачениях Сталина, почти все, с кем мне приходилось разговаривать, ехидно спрашивали, а что делал при Сталине сам Хрущев? Рассказывали, что на каком-то партийном собрании Хрущеву прислали анонимную записку с таким вопросом. Он встал и грозно спросил: "Кто это написал?" Воцарилось молчание. "Я еще раз спрашиваю, кто это написал?" Опять молчание. "То-то, – сказал тогда Хрущев. – Боитесь? Вот и мы так же".

Сейчас документально установлено, что Хрущев "лично давал согласие на аресты значительного числа партийных и советских работников" и "сам направлял документы с предложениями об арестах". А что он мог сделать, не рискуя не только карьерой, но и головой в условиях сталинского тоталитарного режима? Я считал, что надо ликвидировать этот режим и надеялся, что Хрущев, несмотря на свое прошлое, способен это сделать. В мае 1956 г. меня приняли кандидатом в члены КПСС. Необходимые для этого три рекомендации членов партии мне дали Застенкер и мои друзья: Женя Язьков и Толя Адо".

Вот так, обратите внимание, как в советской стране в журнале, освещающем вопросы истории, в том числе истории Октября, очень легко "осветили" вопрос якобы предательства Сталиным дела Ленина, а именно настрой на социалистическую революцию. Вот так такие бурджаловы, а вместе с ним и "талантливые" зятья первых секретарей ЦК КПСС с "пролетарского" плеча в общество через свои коммунистические (?) издания вбрасывали откровенную ложь и клевету, лишь бы соответствовать главной лжи 20 столетия, произнесенной на 20-м же съезде КПСС.

А когда мужественные защитники дела Октября, дела Ленина-Сталина пытались призвать клеветников к партийности в освещении советской истории, их обвиняли в "искажении, сокрытии, извращении "правды".

Интересно и вступали в партию, ту же КПСС, но уже партию "Ленина-Хрущева": "мне предложили вступить в партию, я хорошо понимал, что членство в партии укрепит мое, еще очень непрочное, положение на факультете". И вступил, как вступили в партию миллионы, посчитавшие, что в партию нужно вступать, потому что там раздают ништяки и укрепляют положение.

Но это уже другая партия, другая история...