С наступлением зимы и обильными снежными осадками, подобные происшествия становятся повседневностью, в них может попасть каждый. Каждый, скажем так, наиболее отдалённый от правящего класса по социальному положению гражданин РФ, житель Москвы, пассажир общественного транспорта.

А случилось в один из позапрошлых выходных вот что. Ехал 47-й троллейбус от Савёловского вокзала. Проехал остановку «Вадковский переулок» и встал как вкопанный: впереди легковой автомобиль «Ниссан Алмера». Стоит себе на пути троллейбуса, хозяина внутри нет, вокруг сугробы – не проехать, не пройти. Четыре часа дня, народ едет с рынков с сумками, с детками, салон троллейбуса полон, снаружи холодно. Водитель троллейбуса попался – пацифист. Разок гуднул, и уткнулся в газету. А что? Шофёр спит – рабочее время идёт. Не он же торопится со своими сумками и детками в центр.

Некоторые пассажиры попросились в переднюю дверь и потопали сразу же пешком. Вот и следовавший за нашим 3-й троллейбус уткнулся 47-му в спину, шофёр подбежал к окошку нашего, поговорил и побежал назад, видимо, тоже читать газету.

Через десять минут стояния с открытой передней дверью, когда накопленное в салоне людское тепло стало выветриваться, послышались первые разговоры: мол, ну когда же этот водитель увидит в окно дома, в котором он скрылся, что столько народу из-за него теряют время?

Самым спокойным в сложившейся и усугубляющейся ситуации оставался шофёр, он даже не повторял сигнала, понимая своим могучим россиянским самосознанием, что надеяться тут не на что. Однако, как выяснилось позже, подлинной причиной его спокойствия было то, что кабина отапливается. А в жаре отчего бы не успокоиться и не почитать газетку? Пусть волнуется тот,  кто спешит.

Пятнадцать минут стояния: уже около четырёх троллейбусов и соответственно не менее четырёхсот пассажиров стоят на линии, ждут, когда же соизволит шофёр неправильно припаркованной Алмеры выйти из дому? Разговоры в салоне нашего троллейбуса усилились, послышались первые фразы о частной собственности: мол, из-за одного гада сотни людей, которые не могут себе позволить катание на личном авто, вынуждены терять время и мёрзнуть. Говорила это удручённо и озлобленно пожилая чета. Сидящая напротив меня школьница улыбалась, следя за незнакомой ситуацией. Её мама, когда стало ощутимо холодно, попросила шофёра закрыть дверь и выглянула в окно, за которым у злосчастной машины стояли трое или четверо пассажиров, совещались.

Двадцать минут такого испытания уже побудили пассажиров не стесняясь друг друга, не держась за собственные насиженные места ходить по троллейбусу, встречать такие же обеспокоенные взгляды и активно дискутировать – ну что же это такое? Возможно, хозяин машины спит. Или он приехал к любовнице, и плевать хотел в её горячих объятиях на мёрзнущие сотни пассажиров общественного транспорта? Сзади послышался первый призыв к насильственному свержению автомобиля с пути общественного транспорта нашего: «Эх, вот раньше мужчины просто выходили и двигали машину в сторону!». Последнее замечание заставило и автора этих строк встрепенуться - как ни как мужчина, и вступающий в самый расцвет этих мужеских сил и годов. А у холостых и мышца ядрёнее. Но тут мужчина пожилой из той, самой политически говорливой четы, обескуражил импульс женского осуждения мужеского бездействия: «Да как вы её коснётесь, машины этой – у нас же частная собственность свята?!».

Вот так вырисовывалась первая политическая оценка происходящего. Действительно, ситуация, с позволения сказать, вполне общественная – дикая и наисимптоматичнейшая, близкая к революционной в локальном масштабе: частный автотранспорт встал поперёк общественному и не собирается уступать дороги. Казалось бы – ведь тех, кто в этой ситуации страдает в разы больше того, кто виновник ситуации? Отчего же это большинство не может изменить ситуацию в свою пользу?

Так-то оно так, и это большинство легко могло бы, собрав из всех под конец четырнадцати выстроившихся в ряд троллейбусов самых сильных, что-либо с Алмерой учинить в пользу проезда общественного транспорта. Но закон государства, в котором проживает не только это, но и большее большинство, не отягощённое такой шикарной частной собственностью, не на стороне этого большинства: частная собственность неприкосновенна, даже если она является помехой жизни общества. Убрать помеху с пути общества может только уполномоченный буржуазным государством эвакуатор, о котором вспомнили тут же. Но шофёр телефона эвакуатора не знает, и в своей тёплой кабине не желает знать, просто сделав минимум от него требовавшегося – сообщив диспетчеру линии о ситуации. А пассажиры вынуждены как-то сами обдумывать сообща своё дальнейшее бытие. Но это «сообща» не шло дальше высказывания простых осуждающих, но не осознающих в подобающих категориях ситуацию (чтобы изменить ее), эмоций законопослушных буржуазному государству граждан.

И, понуро чтя эти законы, замерзая в салоне обездвиженного троллейбуса, большинство это могло в определенное время изменить ситуацию, но не решилось, и медленно переставало быть большинством, по одиночке рассеиваясь, выбегая из троллейбуса, сдавая общественные позиции частному гаду, сами делясь на частности. А разговоры оставшихся становились все радикальнее, и автор этих строк был там одним из содокладчиков на тему того, что нынешнее государство защищает вовсе не наши с пассажирами интересы, даже если мы заплатили за проезд. Увидев, что мёрзнущая аудитория вполне созрела для политических рефлексий, я решил поделиться с ними опытом.

-         Вот в Питере профсоюз одного трамвайного парка доказал своё право таранить стоящий на рельсах личный автотранспорт – и никаких взысканий.

-         Ну, то, молодой человек, в Питере, там народ всегда собранней, сплочённей…

Это отвечала тётушка в мехах - интеллигентного, даже элитного вида, которая тепло тут же вспомнила советское время, когда порядок был. Мысль ее шла точно огибая контуры проблемы, словно боясь пересечь границу, проникнуть внутрь ситуации: мол, если и таранили частный транспорт общественным, то не мы и не у нас, а государство, законы которого мы вынуждены так странно, замерзая, чтить – его вообще нет. Нет государства, так как нет национальной валюты, везде доллар… Такой вот аутистический нигилизм, даже самосохранению противоречащий. Вот аж до чего дошли мысли замерзающего населения – о национальной валюте, но уж никак не о том, как бы конкретную помеху убрать. Ей-богу: если бы эта дама вместо дискуссии со мной потребовала вновь как от мужчины прямого индивидуального террора по отношению к Алмере, я бы решился, мешала только рыночная кладь, а на ногах были подходящие гриндера со «стаканами», которые легко крошат стёкла. Впрочем, поняв, что разговором со мной не согреешься, а шофёр злосчастной зелёной Алмеры всё невидим и далёк, интеллигентная тётушка последовала за прочими дезертирами из троллейбуса.

Через полчаса после остановки нашего троллейбуса в салоне остался я один да позади некий дедушка. Я остался из репортёрского азарта и из принципа: увидеть, чем же закончится история. Ну, шутка ли: такое количество людей, заплативших за дорогу в троллейбусе как минимум до метро Менделеевской (до которой отсюда минут двадцать пешком по холоду), вынуждены в самом неудобном месте (по отношению к станциям метро – ни обратно к Савёловской, ни вперёд к Менделеевской) выйти и добираться с сумками пешком. Появился ГАИшник. Если пожилая чета, покидая поле боя, всё же потуркала в Алмеру, надеясь, что завизжит сигнализация, то милиционер даже не подошёл к машине, сразу прошёл во двор и дал зачем-то указание дворнику расчистить от снега перпендикулярную автостраде дорогу, чтобы между нашим троллейбусом и Алмерой было легче проезжать во дворы частному автотранспорту.

Наблюдение не политическое, но главное с технической точки зрения: хвалёных лужковских эвакуаторов, которые якобы разгребают центр от неправильно запаркованных авто, не показалось в течение часа - ни одного! Все эти рейды, изъятие нагло парканутых иномарок с Лубянки – пиар и телевизионная шумиха. В нужное время в нужном месте этого чуда техники, которое по праву должно было бы увезти Алмеру подальше – не было. Прибывший одинокий патрульный топтался между троллейбусом, шофёр в тепле читал прессу, я мёрз в салоне.

Теперь, уже не как гневный глас от большинства, а как просящий снисхождения одиночка, я обратился к шофёру – чтобы включил отопление в салоне. Он брякнул что-то насчет того, что воздух идёт, просто я его не там ищу – я полез ладонью в указанное место и почувствовал дуновение если не холодного, то уж точно и не тёплого воздуха. Вспомнил, что в некоторых старых троллейбусах ЗИУ отопление работает либо в салон, либо в кабину. Опять же – везде символы, везде симптоматика: если где-то убыло – то в другом месте прибыло. Одному водителю (олигарху, президенту, губернатору, бизнесмену) тепло – сотне пассажиров холодно (жильцам неотапливаемых домов села Спасское Нижегородской области, рабочим, крестьянам, служащим). Это правило верно в разных случаях нашего времени – и в вопросе неслыханно богатого по мировым стандартам нефтяного олигархата РФ, царствующего в стране стабильно нищих по мировым же меркам (прожиточный минимум,  исчисляемый сотней долларов – это потребительская корзина разве что африканских аборигенов), и в случае моего замерзания в 47-м троллейбусе.

А мимо окон 47-го шли толпы пассажиров из задних троллейбусов – удивлённо глядя на малюсенькую, но незыблемую причину их исхода из тёплых салонов общественного транспорта. Как прыщ на пути троллейбусов вскочил этот частный нахальный случай частной собственности. Несколько парней вдруг подсели в салон моего 47-го. Но они думали, что вот-вот поедем. О политике они уже не говорили – хотя в такой компании ровесников измолотить своими гриндерами Алмеру я бы отважился точно. Правда, теперь запоздало это делать в присутствии милиции было не с руки, то есть, ноги.

Прошло даже более часа – думаете, прибыл эвакуатор? Нет, все то же молитвенное стояние троллейбусов-поломников перед божеством частной собственности в лице Ниссан-Алмеры (не скрытая ли это реклама, проплаченная мне японцами?). Пришлось и мне, стойкому, покинуть общественный транспорт – пересесть в Икарус, экстренно пущенный по линии, ездящий тут с утра.

И шутка заключительная: в салоне автобуса у меня проверили билет, а когда усомнились в его пробитости здесь и получили ответ о пробитости в 47-м, сказали: «Нечего перескакивать, ехали бы где пробивали». То есть – нужно было продолжать замерзать там, где я расстался с пятнадцатью рублями за удовольствие попасть в описанную ситуацию.

Какая у этой истории может быть расшифровка? Безусловно – прямая.

1. Ситуация дискомфорта, замерзания, потери времени, а значит и денег (хотя бы билетов) – сказывается на самосознании граждан. Троллейбус считайте метафорой – замерзают и в домах точно так же, при полном равнодушии властей, обязанных заботиться о населении, и частного собственника, финансово могучего, но только для себя. С обществом этот собственник связан слабо, являя в нем лишь малый сегмент, иногда попадающий в антагонистические отношения с остальной подавляющей массой. Именно в такие моменты проявляется смысл подобных конфликтов и высвечивается альтернатива власти и законам частного – власть и законы  общественного.

2. Граждане некоторое время ищут выхода из ситуации и здесь важно не пропустить точку кипения, когда не трудно при правильной постановке вопроса (уверенной апелляции к коллективной ответственности) и вверх дном перевернуть помеху личного автотранспорта на пути общественного (частную собственность свергнуть, общественную утвердить).

3. Шофёр и  милиционер (буржуазные чиновники), вроде бы профессионально обязанные защищать интересы большинства населения (пассажиров общественного транспорта), в нынешнем буржуазном государстве предельно апатичны к этому долгу, а чувствительны только к налу, взятке, которую может дать как раз представитель частного капитала, частной собственности, но никак не «общественник».

4. При этом защищать свои права большинство не умеет и если хочет, то очень не долго, быстро сдается и рассеивается по индивидуальным квартирам. Вкачивать в этот социум идеологию спасения нужно ЗАРАНЕЕ, до момента кипения общественного сознания – не боясь того, что политическая рефлексия в тёплой атмосфере салона общественного транспорта не будет услышана, пока там не станет холодно.